Рассказы (сборник)

Неторопливо заканчивая завтрак, советник обдумывает предстоящие дела. Они каждый день одни и те же, разве что иногда нет картошки, тогда не надо ее чистить, зато надо наколоть во дворе дров. Для этого там стоит чурбан, один на всех, но топора при нем нет, его каждый должен приносить с собой, и советник обычно одалживает топор у супружеской четы, ожидающей ребенка. Сегодня дров колоть не надо — их достаточно лежит в нише.

Фрау Бентин вначале энергично возражала против использования ниши в качестве подсобной кухни, даже обращалась в жилуправленне, но эти так называемые служащие, которых старый пройдоха, видимо, сумел как-то подмазать, признали за советником право поставить в нише буржуйку. Собственная печь, которая используется лишь иногда, чтобы разогревать еду и тому подобное, является предметом особой гордости советника, это единственное доказательство его способности выстоять. В первый год жизни здесь, когда вокруг кухонной плиты не затихали ссоры, советник нашел на угольном складе, откуда он намеревался вместе с Фридхельмом привезти на грузовичке в две человечьих силы полцентнера угля, метровую печную трубу. Собственно, даже и не нашел, она стояла прислоненная к забору, и никто ее словно не замечал. Стояла и махала советнику заборной планкой, как будто именно его и ждала. Печурку, называемую буржуйкой, удалось выменять на посеребренную столовую ложку и лопаточку для торта с костяной ручкой, за недостающие части трубы был отдан охотничий нож. Установкой печки занимался лично советник, труба выводилась через маленькую форточку наверху, из которой, несмотря на всполошенные крики фрау Бентин, удалось в целости и сохранности вынуть стекло. Печка действовала и радовала строительного советника, но больше строить он ничего, кажется, не собирался.

Завтрак окончен, он идет к нише, наливает в миску воды из ведра, достает из-под скамеечки картонную коробку, отсчитывает двенадцать средних картофелин и принимается их чистить. Потом убирает свою постель, то есть все аккуратно сворачивает, простыню и стеганое одеяло, укладывает на кровать дочери и ровно застилает сверху выцветшим хлопчатобумажным покрывалом служанки. На софе бидермейер остается лишь вышитая подушка; прикрытая простыней, ночью она служит для сна, а сейчас становится вновь красивой диванной думкой, приглашая, как в счастливые времена: «Всего на четверть часика»[44]. Оглядевшись, советник в смятении обнаруживает, что не до конца прибрался, на столе еще остался кофейник и тарелки после завтрака, да тут же и посуда Фридхельма. Обычно советник моет ее и убирает в нишу, в ящик из-под апельсинов, который служит буфетом; этот ящик предоставил им в пользование лавочник полтора года назад, он оставался у него еще со времен оси[45]. Но теперь эмалированная миска уже занята чищеной картошкой, поэтому ее нельзя использовать для мытья посуды. Покачивая головой, как с ним могло такое случиться, он ставит посуду в ящик невымытой. Идет к секретеру, достает тетрадь, отвинчивает колпачок с автоматической ручки и начинает писать.

Советник пишет воспоминания. Пишет уже три года, правда, написал всего несколько страничек, но время впереди еще есть. Однако мысли опять что-то не идут. То есть мысли-то приходят, но не те, что нужно. Кое-что можно сказать, но нельзя записывать: ведь мало ли что, вдруг пронюхает кто-нибудь из соседей и донесет оккупационным властям? Правда, советник пока дошел лишь до года тысяча восемьсот девяносто пятого, того самого, когда молодой кайзер изрек: «Бранденбуржцы, я поведу вас к славному будущему!»— и хотя сам советник был тогда всего лишь мальчиком, он вложил теперь в уста этого мальчика некоторые замечания уже опытного в вопросах немецкой внешней. политики человека. В них он оправдывал политику железного канцлера, а такое нынче говорить не позволено, даже, может, несмотря на то, что попутно делались упреки Гитлеру за отход от политики Бисмарка. Мысли одинокого человека переносятся на двадцать пять лет назад, ко временам Версаля и Седана. Потом опять возвращают его в Версаль. Но в Версаль тысяча девятьсот девятнадцатого года. Мальчик к той поре был уже капитаном запаса.

Может, лучше пойдет, если закурить трубку? Советник достает короткую трубку, мундштук у нее обкусан, головка обгорела, она тоже долго не протянет. Но не это мешает советнику набить ее табаком, а открытие, что табака в засаленном кожаном кисете осталось от силы на одну трубку и лучше его приберечь на сегодняшний вечер. Он со вздохом затягивает кисет и снова берется за тетрадь. Теперь он переносится мыслями в будущее, в будущее своего народа, потому что пальцы перелистывают назад несколько исписанных страниц, а глаза пробегают по первым строчкам: «Отцам обет, внукам назидание». Написано красивым почерком и обведено рамочкой, видна рука чертежника. Но это все только для будущего, а для настоящего никак не годится. Так что советник встает и закрывает секретер.