Рассказы о животных

Там, в этих зеленых оазисах, находят убежище от летнего зноя и человек, и зверь, и птица. Там не перестают цвести яркие, пышные цветы, порхают пестрые бабочки, выводят птенцов птицы.

А дальше, в двух часах пути от этих мест, вдоль цепи гор тянется бесконечная зеленая лента, которая затем поворачивает на юго-восток и теряется в дали, окутанной полуденным маревом. Это струится речка Сызлийка. Вода и растительность вступили здесь в союз за жизнь, против смерти: деревья защищают воду от палящего солнца, а вода поит их корни.

Такова картина сегодня, а некогда на месте этой небогатой растительности шумели дремучие леса. Вокруг могучих дубовых стволов змеями обвивалась дикая лоза, и ее изумрудные побеги, достигая кроны деревьев, гляделись в тихие воды реки. От турецкого «асма», что означает «лоза», и пошло название этих лесов — «асмалык». На просторных полянах росла высокая трава, в которой прятались звери, а по весне гнездились лысухи и дикие утки.

Расстилавшиеся к югу поля тоже были испещрены негустыми перелесками. Там были рассеяны усадьбы турецких беев, болгарские деревеньки с низенькими глинобитными домишками под соломенными кровлями, с обнесенными плетнями овчарнями и дворами. Пашен в те времена было мало, на полях и лугах паслись многочисленные стада. По ночам окрестность оглашалась звоном колокольчиков и лаем косматых овчарок.

Иными были и люди — рослые, статные, неторопливые в движениях. Мужчины летом и зимой носили черные бараньи шапки. В крепких руках держали толстые суковатые кизиловые палки с круглым деревянным набалдашником на одном конце и железным крюком на другом. Через левое плечо перекинута широкая суконная наметка, что весной и летом защищала от дождя, а осенью и зимой — от ветра и снега. Они носили одежду из грубого черного домотканого сукна, обувались в сыромятные царвули, при этом обматывали ноги белыми онучами, на которых крикливо выделялись черные шнурки из козьей шерсти. Но самой любопытной деталью их наряда был широкий кожаный пояс — силях, какие теперь можно увидеть только в лавке старьевщика или этнографическом музее. Он надевался поверх красного кушака и стягивался на талии ремнем. В пяти «отделениях» пояса, расположенных одно над другим и украшенных желтыми медными заклепками, хранилось все, что могло понадобиться пастуху в любое время дня и ночи. В двух нижних лежали некоторые пастушьи принадлежности и огниво для трута, в третьем поблескивал ствол музыкального инструмента — кавала — с воткнутым в него орлиным пером; в четвертом торчал широкий стальной нож, а из пятого, самого верхнего, выглядывала серебряная рукоятка кремневого двуствольного пистолета. С левого плеча на бедро свешивалась сумка, сшитая из дубленой шкуры козленка, украшенная вырезанными из кости пластинками и длинной бахромой с голубыми, желтыми и красными подвесками.

Такими были эти люди. Издалека они походили на закованных в броню воинов. И, верно, потому так медлительна и тяжела была их поступь. Скупой, медлительной была их речь, угрюмыми и суровыми — лица. И еще суровее казался их холодный, недружелюбный взгляд, поблескивающий из-под нахмуренных бровей. Проникновенной, тихой и нежной была лишь песня их кавалов, сладкозвучным — перезвон медных колокольчиков стад, а гром их кремневых пистолетов был страшен и неумолим.

Итак, по эту сторону находились деревни, бейские усадьбы, нивы, пастбища — здесь повелителем был человек. А дальше стеной стоял лес с его бабочками, птицами и цветами, где властелином был волк. С ним жила его неразлучная подруга волчица, более смелая и опасная, чем он сам, ибо на ней лежал нелегкий долг — создать поколение, сохранить волчий род.

Однажды студеным утром в первых числах марта волчица, изнуренная и потная, прибрела к реке. Ее лапы были в грязи, острая морда до самых глаз выпачкана запекшейся кровью. Хищница вошла в воду и долго жадно лакала ее, а потом выбралась на берег и растянулась на мягкой траве.

Ее бока все еще ходили ходуном от усталости. Волчица положила голову на вытянутые передние лапы, перевела дух и зажмурилась. Потом открыла глаза, вылизала покрытые грязью лапы, облизала окровавленную морду и, легко вскочив на свои упругие, как стальные пружины, ноги, навострила уши: не следит ли за ней из засады чей-нибудь коварный взгляд, не раздаются ли за ее спиной крадущиеся вражьи шаги? Волчица была готова защищаться до последнего вздоха. Но в лесу царили глухая тишина и покой. Только слегка шумели на ветру обнаженные черные ветки дуба да сидевшая на его вершине какая-то ранняя пташка, чирикнув, взмахнула крылышками и улетела прочь. И лесное безмолвие от этого стало, казалось, еще полнее и глуше.