Рассказы о животных

Хорошо. За поворотом снова пусто и чисто. Практически. Попутный грузовик с прицепом. Но далеко, полкилометра. Можно успеть, и «камри» щелкнуть, и грузовик. И успокоиться, и все оставить позади, вновь раствориться в мягком свете, вновь обрести потерянный автоматизм движений, согласие души и тела. Качели серого и голубого.

Итак, попытка номер два. Проверка. Зеркало, поворотник и третья передача для верности.

Нет, Игоря точно не пускают. Со всей определенностью не дают уехать.

– Козлятина!

Кто там, в темном нутре много раз мятой и битой праворучки? Только что, десять минут назад, лишь чудом избежавшей лобового столкновения и снова нагло провоцирующей ДТП? Свора двадцатилетних обормотов? Любовник, демонстрирующей телке удаль? Мент в штатском, не боящийся расплаты? Человек без нервов, который, едва разъехавшись с автобусом, тут же куда-то позвонил по сотовому или отправил смс: «я сделал это снова, ха-ха-ха» – и даже сбросил скорость, чтоб в кнопки пальцами точнее попадать? Потыкал, похвастался, а теперь снова поймал кураж?

Но ведь безумие. Теперь это уже чистое безумие. Прозрачный воздух затвердел, перестал пускать Игоря на уровне крыла, задней двери «камрюхи», которая летит, стремительно приближается к тому, еще минуту, две тому назад казавшемуся таким невинным, далеким, неопасным прицепу. К попутному грузовику.

– Ну тормози же, сукин сын!

А в ответ самое неожиданное, просто взрывающее изнутри. Гудок. Шутник или лихач ему приказывает, Игорю, освободить полкорпуса. Еще раз. Повелительно и резко. Гудок. И что-то в самом деле лопается. Разум, свой собственный, еще мгновение, секунду тому назад казавшийся таким же спокойным и беспредельным, как равновесие осенних красок, как ширина и глубина прохладных чистых далей, весь, выстрелом, сжимается до бусинки, малюсенькой, тупой дробинки:

– А хрен тебе! Хрен в голову и в зубы! Ты тормози! Урод! Помеха у тебя!

И словно обморок. Пыль, шорох, хруст. «Камрюха», бешеная банка с троллями, не сбрасывая ни км, уходит вправо на обочину, ныряет, как будто в праворукую, родную, каким-то бесом приоткрытую на миг реальность, и так обходит грузовик, успев в отместку, напоследок, прежде чем навсегда исчезнуть, запустить камешек Игорю в пассажирскую дверь. Щелчок, переплавленье всех чувств в обиду, в ненависть, в конечную субстанцию безумия – и отрезвление.

Он долго после всего случившегося ехал за грузовиком с прицепом. Не обгонял и даже не догонял. Без мыслей и без чувств. Соединившись не с красотой, а с пустотою дня. И лишь увидев в Демьяновке у придорожного кафе всю ту же «камри», сливу, тертую и мятую, мирно приткнутую к высокому крыльцу, подумал: «Зачем? Зачем? Кто объяснит? Они неслись и двадцать раз чуть не убились? И двадцать раз были готовы убить других? Чтобы поесть? Чтобы отлить? И только-то? А я? Я почему во всем этом участвовал?»

* * *

Когда это началось? Когда он стал ложиться спать с одним желанием: чтобы не наступило утро? С одной мечтою – не увидеть света. Не услышать дня. Шуршание колес, стук каблуков, чужие голоса. Остаться в тишине и темноте навеки, навсегда, в уже прошедшем, уже сгоревшем, в котором ничего, ничего больше не может и не должно случиться.

Когда само существование, жизнь стала повинностью?

Давно. Очень давно. Задолго до того, как превратился в водилу на межгоре. При позднем Горбачеве? В тридцать пять? Когда казалось, что покупает в каком-то шалом кооперативе свой последний в жизни холодильник? «Бирюсу», в которой никогда не будет ни масла, ни сметаны? Или гораздо позже, в сороковник, к закату Ельцина? Когда впервые от Алки стало пахнуть днем? Когда она с работы стала приходить с румянцем?

Нет. Раньше. Много раньше. Со смертью отца. С которым никогда не был близок или откровенен, но унаследовал большое тело с круглой головой. Характер, склонности, привычки. Которого, по сути дела, и не знал, но безоглядно верил. В отца как в олицетворенье принципа – за труд и честь, за честность и вознаграждение.

Через год или два после того, как отец вошел и уже не вышел из хирургического корпуса Третьей городской, да, кажется, в апреле девяносто шестого или же девяносто седьмого, Игорь бежал из института по Весенней и вдруг остановился, увидев, что нету больше вывески «Техническая книга» на знакомом с детства розовом ракушечном фасаде. Помещение очищено, сдано и в нем меняют рамы и двери.

И сразу вспомнил крупную тень за широким и чистым стеклом ближайшего ко входу витринного окна. Отца, что-то быстро выписывающего у стойки в закутке библиографического отдела. Самому себе открытку. Заказ на книжку из перспективного плана издательства «Наука» или «Высшая школа». И сладкое, детское ощущение того, как это здорово, наверное – вот так вот самому себе готовить послание из будущего, самому себе на год вперед размечать путь из радостей, сюрпризов и лишь одних хороших новостей. Знать заранее и наверняка, что эта бабочка-огонек в тебе будет гореть, играть, всегда найдет, чем напитать и желтизну, и красноту, и голубой цветочный ободок.