Рассказы о верном друге

Гага — дикая северная утка — ценная промысловая птица; пух ее давно приобрел мировую славу. И Локотков, как любитель всякой живности и рачительный хозяин, втайне мечтал превратить когда-нибудь здешнюю колонию в образцовую гагачью ферму в естественных условиях, как, он слышал, делают в Дании, Норвегии. После профессии радиста его, пожалуй, больше всего влекла деятельность орнитолога, знатока крылатых существ, от которых, говорят, произошел и сам человек (недаром Локотков по сию пору совершал полеты во сне!). А еще, вероятно, он мог бы стать начальником какого-нибудь питомника или заведующим промысловой базой.

Птичий базар — ни с чем не сравнимое зрелище, во все времена привлекавшее всех путешественников и естествоиспытателей, и Локотков, не будь работы, проводил бы здесь целые дни. Развлечений на зимовке не густо; а когда спустится долгая полярная ночь — сиди да слушай вой пурги… И потому, как только начинался весенний прилет и оттаивала тундра, начинались и постоянные посещения базара. Сидя на камнях в свободные от дежурства часы, Локотков подолгу наблюдал за возней гаг. Муш заменял ему собеседника.

Крупные бело-черные самцы и буро-коричневые, с пестринами самки копошились у самых ног, подходили и заглядывали в лицо человеку, словно спрашивая, что ему здесь надо, о чем он думает, а у него от этого теплело на сердце. Порывистый, стремительный, неспособный минуты просидеть спокойно, Локотков становился тут другим: пропадала резкость движений, появлялась женственная мягкость — свойство людей, испытывающих подлинное наслаждение от соприкосновения с живой природой.

Взгляд упал на гнездо, находившееся несколько в стороне от других. Пустое, оно выглядело брошенным. Вчерашний норд выдул уже из него часть пуха, который самка-гага выщипала у себя, чтобы согреть птенцов. Отдельными пушинками играл ветер около гнезда.

— Опять Фомка-разбойник набедокурил, — проворчал Локотков, покачав головой.

Фомкой-разбойником он назвал крупную хищную чайку-поморника, любительницу до чужих яиц и неоперившихся птенцов.

Дальше он заметил еще одно разоренное гнездо, а затем, осматриваясь по сторонам, увидел птенца гаги, пытавшегося спуститься со скал к морю. Вспугнутый крылатым разбойником, видимо, раньше положенного срока, непривычный к твердой почве, малыш едва переставлял свои перепончатые лапки. Рядом неуклюже ковыляла мать. Неутомимая в плавании и нырянии, гага очень неловка на земле.

Вот, запнувшись, она ткнулась грудкой вперед и едва не сорвалась вниз. Птенец испуганно закричал.

— Эх вы, друзья! — воскликнул Локотков. — Придется заняться вами. Не так ли, месье Муш?

Муш, соглашаясь, повилял хвостом.

Очевидно, радисту не впервой доводилось помогать птицам, так как в камнях у него оказалась запрятана корзина. При его приближении малыш попытался отбежать. Муш бросился за ним, но не тронул, а только понюхал его. Тот отнесся к этому совершенно равнодушно. Локотков положил его в корзину.

После он увидел еще несколько птенцов, которым уже пора было начинать самостоятельную жизнь, и присоединил их к первому. Корзина наполнилась. Со всех сторон его окружили взрослые гаги-матери, впрочем не проявлявшие признаков враждебности ни к нему, ни к собаке, а лишь вперевалку доверчиво следовавшие за ними. Пес шел за хозяином, косясь на птиц. В этой необычной компании Локотков по дорожке, которой пользовались птицы при спуске к воде, отнес живой груз на отмель и там выпустил.

— Ну, плывите, граждане-товарищи, — напутствовал он их, бережно выкладывая одного за другим на песок.

Птенцы поспешили к воде, матери последовали за ними, накатил голубой шипящий вал — и все закачались на его гребне.

— Э-э, да мы с тобой славно поработали, — проговорил Локотков, посмотрев на часы. — Достопочтенный Амвросий Кузьмич, вероятно, уже приготовил завтрак — пальчики оближешь — и ждет нас к столу, А наш уважаемый товарищ Терпигорев уже снял показания с приборов… Поспешим же на праздничный пир, дружище Дайпоесть!

Однако он еще полюбовался на то, как большие и маленькие гаги, опрокидываясь, будто заводные, и показывая куцые хвосты, ловко ныряли за рыбками и мелкими ракушками. Некоторые в один миг оказались далеко за линией прибоя. У птенцов силенок было еще недостаточно: это было видно по тому, как они тщетно старались грести назад. Уставших заботливые мамаши брали себе на спину и плыли к берегу.

— Итак, детишек мы приспособили к делу, — резюмировал Локотков. — Через недельку надо будет проверить. Сегодня мы имеем двадцать второе июня. Запомним…

Он не договорил. Гулкий раскат вдруг всколыхнул воздух, многократно прокатившись эхом между скалистых стен. Муш от неожиданности залаял. Вспугнутые птицы сорвались с мест своего обычного обитания и закружились низко, почти закрывая небо, едва не задевая Локоткова. Пространство над головой наполнилось свистом и шелестом крыльев, пронзительными гагачьими криками.

Рвануло еще раз. Крики птиц сделались громче, тревожнее.