Рассказы о верном друге

— Ну, давайте знакомиться, ребята. Вместе будем жить. Лизурчик Григорий.

— Александр Векшегонов.

— Проничев Степан.

— Чуркин Коля…

— Курим?

— Сенкью, как говорят англичане. Благодарствую. Еще не приучен. Предпочитаю кашу. Да у нас тут и запрещено, в палатках-то…

— У него тут повариха есть, Надейкой зовут… Надя, значит… Он к ней наладился, за кашей…

— Ха-ха-ха!…

Весело. А отчего весело, пожалуй, и не сказать. Молодость. У каждого, конечно, думы в голове, а хмельная, нерастраченная бодрость играет, вера в свои силы и в жизнь рвется наружу.

Стемнело. Яркие-яркие и такие близкие звезды высыпали на темном небе. Повеяло прохладой. В поселке зажглись электрические огни. Передвижная электростанция уже давала ток.

Донеслись звуки гармоники. Они приближались. И вдруг звонкий девичий голос задорно пропел за пологом палатки:

На Урале я была,
Золото копала.
Если б не было любви…

Последние слова потонули во взрыве смеха.

— Это Надейка, честное пионерское! — встрепенулся Лизурчик. — Она! — И он сделал было попытку улизнуть из палатки, но несколько рук удержало его.

— Сиди. Никуда не денется твоя Надейка!

— Да он опять каши захотел! Пустите его, братцы! Помрет человек, что будем делать?

— К ночи много есть вредно…

Постепенно шум и смех затихали, лагерь погружался в сон.

Ночь пролетела, как будто ее и не было вовсе. Только приложился ухом к подушке и… утро. Подъем.

У Векшегонова пробуждение вышло несколько необычным. Он еще спал, когда что-то влажное, горячее прикоснулось к лицу. Открыл глаза и у самого своего носа обнаружил рыжую собачью морду. Пес лизнул еще и, увидев, что спящий проснулся, обрадованно завилял хвостом, заюлил.

— Фитя!!! Ты?!

Его возглас пробудил остальных.

— Ты откуда взялся, Фитька? — тормошил Александр рыжего пса, а тот, кажется, готов был вылезть из шкуры: так был рад встрече.

— Что — твоя собака? — спрашивали товарищи.

— Моя… Да откуда взялась, не пойму. Я ее дома оставил…

— Стало быть, прибегла…

— Какой породы?

— Ищейка… Блох ищет!

— А ты не смейся. Хозяина нашла, самолично, без посторонней помощи. За триста километров прибежала.

— Факт! Точно по спидометру: триста сорок четыре…

— Он давно у нас живет, — стал объяснять Александр, продолжая ласкать Фитю. — Привык ко мне. Я, когда уезжал, велел его запереть. А он, видно, вырвался…

— Как он дорогу нашел? Триста километров!

— Собака, она, брат, знаешь… не то, что ты… Ты только и уразумел: от кухни да сюда…

— Нет, верно, ребята, как она нашла?

— Тебя бы заставить — конечно, не нашел бы…

— Куда его теперь? — озабоченно спросил Александр.

— Пускай с нами живет, — предложил Лизурчик. — Что — жалко? Побудку будет делать. Берем на довольствие? Олл райт?

— Кашу караулить.

— Точно!

— Надо ему постель сделать, чтобы он свое место знал, — вставил практичный Николай Чуркин.

— Он у меня под койкой будет спать, — сказал Александр.

— Ну, вот и порядок!

3

Трых-трых-трых-трых-трых-трых… — монотонно рокочет трактор, постреливая сизым дымком, ровно и сильно сотрясаясь своим железным корпусом, отчего кажется, что трясется вся земля.

Фитя сидит рядом с хозяином, за рычагами управления, свесив концы лап и задремывая порой. Он уже привык и к тряске, и к выхлопам газа. Клонит ко сну.

Сперва Фитя ходил за трактором. Да скоро надоело.

Гоны в степи длинные. И пока трактор доползет до конца и вернется назад, пройдет целая вечность.

Вместе с собакой по борозде ходили важные толстоклювые грачи. Поглядывая на Фитю, они клевали жирных дождевых червей. Ловко ловили и, подбросив на воздух, глотали мышей-полевок. Фитю они не трогали, занятые делом. И Фитя тоже не трогал их, только косился.

Грачи прилетали и улетали, а Фитя оставался. За трактором стлался шлейф из пыли, и к вечеру Фитя из рыжего становился серым, чихал и кашлял: нос и глотка были забиты пылью.

Скоро ему это наскучило. Трактор все равно вернется к тому же месту, только проложит лишнюю борозду. Фитя ложился и ждал. Поднимался лишь когда машина проходила совсем рядом, едва не задев лемехами плугов.

— Когда-нибудь задавим тебя, рыжий, — сказал как-то Лизурчик. Гриша Лизурчик был прицепщиком у Векшегонова. — Задавим и землей завалим, чтобы вороны не растащили. Вечная тебе память! Пес-то был какой: рыжий, красный, никому не опасный…

Неизвестно, понял ли эти слова Фитя или природная сообразительность подсказала ему, что и вправду может выйти что-нибудь неприятное, но с этого времени он стал отходить в сторонку. Кому хочется, чтобы его давили!

Когда делали последний гон, перед концом смены, Александр брал своего рыжего приятеля к себе в кабинку (чтоб потом не искать, не звать его). Это так понравилось Фите, что он почти совсем перестал вылезать из кабины.

Вообще Фитя быстрехонько акклиматизировался на целине так, как будто весь свой собачий век жил тут. Пожалуй, он даже превзошел в этом отношении кой-кого из новоселов-людей, набивших себе много шишек с непривычки к сельскому труду.