Рассказы о русском подвиге

в сей басне один изъян.

— Нет изъяна! — кричат офицеры. — Все тут доподлинно верно.

— Вот и не все, — ответил Кутузов. — Про главное тут забыто.

Смутились офицеры.

— Главное в том, — произнес фельдмаршал, — что не ловчий выпустил гончих

стаю. Мститель сам по себе поднялся.

РАМА

Солдат Жорж Мишле шел в Россию с большой охотой: «Россия страна

богатая. Немало добра домой привезу». Да что там Мишле, все солдаты в такое

верили. Самим императором это обещано.

Стал Мишле припасать богатства. В Смоленске — шубу из горностая. В

Вязьме достал дорогие подсвечники. В Гжатске — ковер из памирской шерсти. В Москве

в каком-то большом соборе похитил икону в серебряной раме.

Доволен Мишле. Взял бы еще, да тяжесть и так большая.

«Ну, — рассуждает Мишле, — теперь пусть русские просят мир. Готов я домой

к отбытию».

А русские мир не просят. Что день, то французам все хуже и хуже. Лютым

местом стала для них Москва.

И вот покатились французы. Дай бог унести из России ноги.

Поспешно стал собираться Мишле. Вещи свои пакует. Ковер из памирской

шерсти — в мешок, в ранец солдатский — подсвечники, шубу — поверх мундира.

А раму куда? Раму надел на шею. Торчит из нее мародера лицо, словно лицо

святого.

Гонят французов русские. Армия бьет. Партизаны в лесах встречают. У дорог

стерегут крестьяне.

Быстрым маршем идут французы. Потеет Мишле.

Унести такое добро силы нужны немалые. Ранец плечи ему натирает. Рама

тяжелая — полпуда в ней серебра, голову веткой к дороге клонит. Шуба длинная,

полы волочатся — трудно в такой идти.

Отступает французская армия. Неустанно тревожат ее казаки. Кутузов в боях

добивает.

Все больше и больше отставших среди французов. Плетется, как тень^ Мишле.

Отстает от своих солдат. Силы его покидают.

Нужно с добром расставаться.

Дошли до Гжатска. Тут, когда наступали, Мишле раздобыл ковер.

Вспомнил француз о хороших днях, поплакал. Кинул памирский ковер.

Дошли до Вязьмы. Тут достал дорогие подсвечники. Глянул на них. Вытер

слезу. Бросил подсвечники.

Дошли до Смоленска — расстался с шубой.

Расстается с вещами Мишле. Жалко до слез добытого. Плачет Мишле. Ружье

незаметно бросил, ранец откинул. Однако раму упорно тащит.

— Да брось ты проклятую раму! — кричат упрямцу товарищи.

И рад бы, да не может бросить Мишле. Не в силах Мишле расстаться. Ему

богатства же были обещаны. Он, может, в Россию специально шел ради этой

серебряной рамы.

Оставили вовсе солдата силы.

Отстал за Смоленском Мишле. Отстал, отбился и помер в дороге.

Лежит в придорожной канаве рама. Торчит из нее мародера лицо, словно лицо

святого.

РУЖЬЕ

Штабной офицер Хитаров, докладывая Кутузову о действиях русской армии,

всегда преувеличивал наши успехи.

— Сегодня, ваша светлость, столько-то французских солдат побито. (А побито

в два раза меньше.)

— При таком-то деле, ваша светлость, столько-то взято в плен. (А взято —

дай бог половина.)

Заметил это Кутузов и как-то:

— Выходит, голубчик, мы с одной Бонапартовой армией справились. Почитай,

взялись за другую?!

Смутился Хитаров, сбавил свой пыл. Однако прошло какое-то время, и опять

за то же.

— Сегодня столько-то пушек у французов отбито. (А их вовсе в этот день не

отбито.)

— А партизаны доносят, что три знамени взято в плен. (И тоже, шельмец,

придумал.)

Разозлился Кутузов:

— Да как ты, голубчик, смеешь доносить мне, прости старика, столь

беспардонную ложь!

И тут-то Хитаров признался:

— Не могу я, ваша светлость! Оно же хочется, чтобы скорее. Чувства во мне

говорят патриотические.

Подивился Кутузов:

— Скорее?

Подумал. Позвал адъютанта:

— Подай-ка ружье.

Опять повернулся к Хитарову:

— А знаешь ли что, голубчик? Чтобы было оно быстрее — на, получай ружье

и ступай-ка в маршевый полк немедля.

И тут же отдал приказ об этом.

НАГАЙКА

Кутузов никогда не расставался с казацкой нагайкой. Висела она у него через

плечо, без всякого дела. Коня не стегал, руку на солдат не поднимал. Зачем же

тогда нагайка?

Спросит об этом кто-нибудь у Кутузова.

— Пусть повисит, голубчик, пусть, — ответит Кутузов. — Даст бог, дело и ей

найдется.

Наступили холода. По-разному одеты в частях солдаты. Там, где интенданты

и офицеры заботливы, полки и роты в тепле. Там, где офицеры и интенданты с

ленцой, мерзнут, бедуют солдаты.

Как-то приехал Кутузов в полк, где офицеры как раз ленивые. Пошел

фельдмаршал по ротам. Явился в одну: одежонка солдатская — старь, башмаки ни разу

не чинены, форма к зиме не завезена. Посетил Кутузов вторую роту. И в этой роте

все точь-в-точь как и в первой. То же самое в третьей роте.

Вернулся Кутузов в полковую избу, собрал офицеров:

— Как живете, господа офицеры?

— Бог милует.

— Как службу несете?

— Стараемся.

— Не холодно вам, господа офицеры?

— Согреты вашим присутствием, — льстиво отвечают ему офицеры.

Усмехнулся Кутузов. Видит — перед ним не только ленивцы, но и хитрецы к

тому же отменные. Кряхтя, начинает снимать нагайку.

— Так, так... Ну, а солдаты чем же согреты?!

— Победами, ваша светлость! — гаркнули: офицеры.

Кутузов остановился, глянул на офицеров. И вдруг передумал, снова надел

нагайку. Находчивость офицеров поразила фельдмаршала. Решил он виновных

простить.