Рассказы о русском подвиге

Белорусском фронте у маршала Жукова. Служил Дудочкин в 4-й гвардейской танковой

армии на 1-м Украинском фронте у маршала Конева.

Мечтали друзья вместе войну закончить. А нынче — ищи ты солдата в

поле.

Обходят войска Берлин. Пробивают дорогу танки. С юга идет 4-я гвардейская

танковая армия, с севера — 2-я гвардейская танковая. Все ближе, все ближе танки

к заветной цели.

И вот 25 апреля в 12 часов дня сомкнулись войска за Берлином. Схвачен

Берлин в мешок.

Бросились танкисты разных фронтов навстречу друг другу. Радость бушует в

людях. Бежит вместе с другими Еремин. Бежит и Дудочкин. Бывают же в жизни

порою встречи!

— Петя!

— Вася!

Метнулись оба. И жмут в объятиях один другого. До слез. До боли. Вот это

встреча!

Сошлись в объятиях, расцеловались. Стоят и смотрят. А рядом двое. Совсем

безусых. Два лейтенанта. Бегут друг к другу:

— Григорий!

— Паша!

— Как мы с тобою тогда, у Волги, — сказал Еремин.

И вдруг то поле под Сталинградом, тот снег пушистый, тот день великий

встревожил память. Стоят майоры — и снег пушистый перед глазами.

Подбежали лейтенанты друг к другу, расцеловались:

— Григорий!

— Паша!

Вдруг оба видят: стоят майоры. Стоят и смотрят. Смутились лейтенанты.

Зарделись оба.

И отвернулись тогда майоры. Зачем смущать им лейтенантов. Понять ли в эту

минуту юным, какие чувства в сердцах майоров.

А слева, справа сюда сходилось все больше силы, все больше стали.

Берлин отрезан. Фашизм в капкане.

«ДАНКЕ ШЁН»

На одной из берлинских улиц остановилась походная кухня. Только что

откипели кругом бои. Еще не остыли от схваток камни. Потянулись к еде солдаты.

Вкусна после боя солдатская каша. Едят в три щеки солдаты.

Хлопочет у кухни Юрченко. Сержант Юрченко — повар, хозяин кухни. Хвалят

солдаты кашу. Добрые слова приятно сержанту слушать.

— Кому добавки? Кому добавки?

— Ну что ж — подбрось, — отозвался ефрейтор Зюзин.

Добавил Юрченко Зюзину каши. Снова у кухни возится. Вдруг чудится Юрченко,

словно бы кто-то в спину солдату смотрит. Повернулся — ив самом деле. Стоит

в подворотне ближайшего дома, с вершок, с ноготок мальчонка, на Зюзина, на кухню

глазами голодными смотрит.

Сержант поманил мальчишку:

— Ну-ка ступай сюда.

Подошел тот к солдатской кухне.

— Ишь ты, неробкий, — бросил ефрейтор Зюзин.

Взял Юрченко миску, наполнил кашей. Дает малышу.

— Данке шен, — произнес малыш. Схватил миску, умчался в подворотню.

Кто-то вдогонку бросил:

— Миску не слопай, смотри верни!

— Э-эх, наголодался, видать, — заметил Зюзин.

Прошло минут десять. Вернулся мальчишка. Тянет миску, а с ней и свою

тарелку. Отдал миску, а сам на тарелку глазами косит.

— Что же тебе, добавки?

— Битте, фюр швестер, — сказал мальчишка.

— Для сестренки просит, — объяснил кто-то.

— Ну что же, тащи и сестренке, — ответил Юрченко.

Наполнил повар тарелку кашей.

— Данке шен, — произнес мальчишка. И снова исчез в подворотне.

Прошло минут десять. Снова малыш вернулся. Подошел он к походной кухне.

Тянет тарелку:

— Битте, фюр муттер. (Просит для матери.)

Рассмеялись солдаты:

— Ишь ты какой проворный!

Получил и для матери мальчик каши.

Мальчонка был первым. Вскоре возле походной кухни уже группа ребят

собралась. Стоят в отдалении, смотрят на миски, на кухню, на кашу.

Едят солдаты солдатскую кашу, видят голодных детей, каша не в кашу, в

солдатские рты не лезет. Переглянулись солдаты. Зюзин на Юрченко, на Зюзина

Юрченко.

— А ну, подходи! — крикнул ребятам Юрченко.

Подбежали ребята к кухне.

— Не толпись, не толпись, — наводит порядок Зюзин. Выдал ребятам миски.

Построил в затылок один другому.

Получают ребята кашу:

— Данке шен!

— Данке шен!

Наголодались, видать, ребята. Едят в три щеки ребята.

Вдруг в небе над этим местом взвыл самолет. Глянули вверх солдаты. Не наш

самолет — фашистский.

— А ну по домам! А ну по домам! — погнал от кухни ребят ефрейтор

Зюзин.

Не отходят ребята. Ведь рядом каша. Жаль расставаться с кашей.

— Марш! — закричал ефрейтор.

Пикирует самолет. Отделилась бомба. Летит.

Бросились дети в разные стороны. Лишь Зюзин один замешкался. Ударила

бомба — ни кухни, ни Зюзина. Лишь каша, словно живая, ползет по камням, по

притихшей улице.

ИОЗЕФ КЛАУС

Иозеф Клаус на фронте не был. Не убивал он русских. Не жег селений. Он

мирный житель. Служил в тылу он. Ковал железо. Точил снаряды. Район Шпандау.

Живет здрсь Клаус. Спокоен Клаус. На фронте не был.

И фрау Клаус спокойна тоже. Иозеф Клаус на фронте не был. Не убивал он

русских. Не жег селений. Он мирный житель. Служил в тылу он. Ковал железо.

Точил снаряды. При чем здесь Клаус? Он мирный житель. Другие будут за все в

ответе. И дети тоже совсем спокойны.

Иозеф Клаус на фронте не был. Не убивал он русских. Не жег селений. Он

мирный житель. Служил в тылу он. Ковал железо. Точил снаряды. Он чист, как

ангел.

Спокойны дети. Спокоен Клаус.

Кругом в Шпандау идет сраженье. Стреляют немцы. Стреляют наши. Вдруг

грохот рядом. Снаряд со свистом в окно ворвался. Взрыв дернул стены. Осели

стены.

Уцелела чудом каким-то фрау. Сохранились чудом каким-то дети. А Клаус

рухнул. Лежит, а рядом лежит осколок. Взял в руки Клаус. На срезы глянул:

— Из нашей стали... Из нашей пушки.

Сказал и умер.