– Блин, Дэмьен… люди, которые читают твои статьи, без понятия, как ты выглядишь, и им всё равно, они же уже всё прочитали… и то же самое Талбот говорит о Каролюсе Дюране – что он не понимает, почему из-за просто красивого пацана начался такой обвал? Только потому, что он красивый? Обычного старенького Папы не достаточно? Надо, чтобы красивенький мальчик умер на поле битвы… чтобы девочки его фотки над кроватью вешали… всем опять нужен чистый красивый жертвенный мальчик. Так ведь нужен.
– Ну так это… архетип, – и Дэмьен сам засмеялся.
Тео обнял его в этой темноте, в этом холоде и стуке ветра в стекло; замотал в плед; пахло от него сигаретами, виски, ванилью и корицей, топленым сливочным маслом, будто он ходячая булочка – обычный запах Тео; сладкий мальчик, супергерой-Кондитер.
– Ты неописуемый… невыносимый ботан… но ты, правда… правда, немного похож на Каролюса… – и вдруг схватил Дэмьена пребольно за руку, и сделал это нарочно, и Дэмьен испугался, но понял, зачем Тео сделал ему больно – чтобы он действительно услышал, что Тео хочет ему сказать, – когда улыбаешься… разве это плохо – нравиться людям… улыбкой спасать мир… я иногда умираю от зависти, я такой… раздираемый страстями… завистью, ревностью, высокомерием, ничтожностью собственной, нереализованностью и усталостью… каково это, быть тобой?.. не переживай, я ненавижу Талбота всей душой, в лучших традициях классической литературы… однажды отомстим ему за все наши страдания, посмеемся…
– Ты ненавидишь Талбота? Что ты вообще говоришь, Тео, фу… мы должны быть одинаковыми – добрыми…
– Да фигли… когда это я был добрым… кто из нас тут вообще, кроме тебя, добрый…
…Дэмьен дотронулся до своего лица в зеркале, кончиками пальцев, не касаясь почти старого, с царапинками, стекла. Кроме Тео, никто не говорил ему, что он похож на Каролюса. Но он сам увидел – да, похож. Может, вырос, похудел, вытянулся, синяки под глазами… и стал похож – будто фотографию сделали похожую; как современных молодых актеров фотографируют под Джеймса Дина.
– Здравствуй, Каролюс, – сказал он; взял футболку, штаны пижамные, в красную клетку, фланелевые, и домашние коричневые кеды, зубную щетку, шампунь и гель для душа, и забыл про всё; пошел в ванную.
Ванна была потрясающая – медная, старая, с позолоченными ножками львиными изогнутыми, с позолоченными кранами и сливом; на стене – мозаика, цвета совсем другие – темные, сумрачные, синие, зеленые, серебряные, из теплых только бежевый – на стене из кусочков стекла картина – множество рыб, самых разных; Дэмьену казалось, что он уже видел эту картину – копия из Помпей, наверное; над ванной зеркало, а над раковиной, медной, но уже явно современной, стилизованной под старинную ванну, тоже с позолоченными кранами и сливом, – аквариум – вместо привычного как раз таки зеркала; бледно-зеленый, подсвеченный, будто призрачный; фигурка разрушенного замка на весь аквариум, на всю величину, и между развалинами шныряют рыбки – абсолютно прозрачные; Дэмьен как завороженный смотрел на их просвечивающие скелетики и внутренности; вот это была настоящая готика; наверняка ванную делала эта загадочная Флавия. Наконец, мальчик отлепился от аквариума и залез в ванну – душ тоже позолоченный; вода была горячая, но из-за холодных цветов мозаики Дэмьену казалось, что в ванной прохладно; главное, руки и ноги не высовывать из-под воды; но когда он встал на мозаичный пол, обнаружил, что тот теплый; с подогревом; роскошная всё-таки квартира; и стало уютно; полотенца, огромные, темно-синие, тоже были теплые; и когда он вышел, весь сразу проснувшийся, отец Дэмьен был прав насчет всех этих лемонграссов. Клавелл шел мимо ванной с чаем.