Рассказы о прежней жизни

Просчитали вариант на двух больных в день — минимальный. Отбросили шесть выходных, перемножили, получили в результате четыреста восемьдесят рублей.

— Ну? — бросил карандаш Ворожеев. — Можно жить? На два часа в день уперся — и четыреста восемьдесят колов в кармане. Чистыми. Тебе сколько за четыреста восемьдесят пахать надо? Месяца два? Два с половиной?

Голубь хмыкнул, поиграл косматой бровью.

— Значит, не сочинял.

— Кто? — не понял Ворожеев.

— Да у нас братья Коварные, акробаты, недавно с гастролей вернулись из Лос-Анджелеса. А у старшего, у Вальтера, сестра там, в Америке, живет — двоюродная. Старушка уже, но такая, знаешь, американизированная старушенция, бодренькая. Работает еще, частной сиделкой — кто наймет… Так вот, Вальтер рассказывал: гуляем, говорит, с ней но улице, она на каждом углу новую кофточку покупает. Уже вся свертками обвешана, коробками — и покупает. Я ее, говорит, спрашиваю: «Шеля, зачем тебе столько кофточек?» А она глазами хлоп-хлоп — не понимает его: «Но ведь их продают». Ты чувствуешь, раз продают, значит, надо брать. Во психология… А на какой-то день она его в гости пригласила. Всю дорогу извинялась — живет, мол, бедно. Приехали. Квартира у нее двухкомнатная, в одной комнате сама живет, а в другой — гардероб. Такой скромный шифоньерчик, метров пятнадцать квадратных. Битком набитый. Одних манто шесть штук. У ночной сиделки, а? Я думал: привирает Вальтер насчет манто…

— И купит! Запросто! — азартно заспорил Ворожеев. как будто американская старушка была его сестрой. — Ты погляди! — он хлопнул ладонью по листочку с подсчетами. — Четыреста восемьдесят рублей в месяц! Шутя-нарочно! А если она не двух больных возьмет, а пятерых. Что она, с приветом — от денег отказываться? А пять штук — это, — Ворожеев придвинул листочек, схватил карандаш, — это… субботу-воскресенье отбрасываем?., так — тыща двести рублей. Тыща двести! Хоть каждый месяц манто заводи!

— Ну, ты уж очень ее запряг, — пожалел массажистку Голубь. — Прямо Генри Форд. Пять сеансов в день — это ж потогонная система. Ты с поликлиникой-то не равняй, с конвейером, Какую-нибудь миледи в темпе не отшлепаешь — она к себе внимания потребует. А если не на дому прием, если допустить, что не они к ней, а она к ним ездит… пусть даже на собственной машине. Тогда клади не пять, а все восемь часов. Без обеденного перерыва. Нет, ты давай по-божески.

— Хорошо, давай по-божески, — великодушно согласился Ворожеев. Ему было теперь куда отступать, с высоты в тысячу двести рублей. — Давай оставим трех больных. Устраивает? — он привычно перемножил цифры. — Все равно семьсот двадцать. Мало? У нас академики чуть больше получают.

Голубь пошевелил бровями. Они у него интересно шевелились — порознь.

— Вычти налог, — сказал.

— Ну, знаешь! — обиделся Ворожеев. — Это нечестно. Налоги везде берут.

— У них — прогрессивный, нарастающий, — сказал Голубь — Чем больше заработок, тем выше налог. Не зря даже миллионеры свои доходы скрывают. Там дерут — будь здоров.

— И сколько же сдерешь? — недружелюбно поинтересовался Ворожеев.

Голубь не знал, какими налогами облагаются в Америке массажистки. Поторговавшись, они отняли у матери-одиночки сто двадцать рублей. Но и после этого у нее осталась кругленькая сумма: шестьсот целковых.

— Все? — спросил Ворожеев насмешливо. И карандашик бросил. Он теперь не смотрел на приятеля, презирал его.

Голубь опять включил брови. — Допустим… у нее зуб заболел. — Какой еще зуб?

— Коренной. Просверлили дырку, мышьяк положили — десятка. На другой день запломбировали — еще десятка. Раз она по десятке за сеанс берет — чем другие хуже?.. А если у неё не зуб, если хроническое что-нибудь? Тот же радикулит или профессиональная болезнь рук? Ей тогда курс лечения необходим, процедуры…

Ворожеев, захваченный врасполох, молчал, приоткрыв рот.

— Та-ак! — потер ладони Голубь. — Запишем: у нее — хроническое. У дочки — зуб…

— Да не болят у них зубы! — всполошился Ворожеев. — Не болят, понял?! Они их вырывают. И вставляют пластмассовые. Считают, так выгоднее.

— Ладно, не зуб… Глаз, ухо, пятка! Пятки у них тоже пластмассовые?

Снова пришлось взяться за карандаш. Теперь они подсчитали все: хроническое заболевание мамы и связанные с ним вынужденные простои: ухо-горло-нос дочки, профилактические летние поездки к морю, частный пансионат. Ворожеев запротестовал было против частного пансионата (обойдется, дескать, обычной школой, не облезет), но вошедший во вкус Голубь жестко пресек его: «Она у тебя как там живет? С кваса на хлеб перебивается? Тогда зачем ты ее в Америку ссылал? Когда вон у нас каждая продавщица старается своего короеда в школу с английским уклоном определить».

Словом, обобрали они бедную массажистку основательно, оставили ей каких-то двести рублей. Ворожеев потух:

— На двести рублей в месяц шибко не разживешься. Тут уж не до манто. Хотя для женщины и не плохо. Но ведь дочка. И мужа нет.

Голубь запоздало спохватился:

— У них же там квартиры дорогие!

— Ага! И негров угнетают! — озлился Ворожеев. — Давай тогда остальное у нее отнимем. По миру пустим. С протянутой рукой.