Рассказы о пережитом

— Ты ни в чем не виноват. Виноваты те, кто отдавал приказ.

— Виноваты, однако… ведь и они не виноваты!

— Это как понимать?

— А так: им тоже кто-то приказал!

Подобная логика сколь абсурдна, столь и несокрушима. Я почувствовал беспомощность, и это заставило меня взорваться:

— Что же это получается? Ты должен отколотить ни в чем не повинного перед тобой человека? Я должен это терпеть и не держать за это на тебя зла? И кто во всем этом виноват?

Солдатик молча пожал плечами.

— Откуда мне знать? Их никто не знает, никто не видит.

— Значит, «никто не знает, никто не видит»? Может, потусторонние силы?

— Может, и они!

Я опустился на край тюфяка. Солдатик постоял, покрутился и устроился на краешке полусломанного стула. Затрещав, стул под ним развалился. Солдатик, смешно взбрыкнув ногами, рухнул на пол. Один сапог слетел с ноги, палка, которую он прятал за спиной, покатилась в угол. Я захихикал. Побледнев от обиды, солдатик вскочил, сунул ногу в сапог, схватил палку и сдавленным голосом скомандовал:

— Ложись на тюфяк, животом вниз!

Я подчинился приказу и принялся ожидать, когда посыпятся удары. Прошло несколько секунд. Неожиданно раздался его голос:

— Не могу я тебя бить, не могу!

Я приподнялся.

— Слушай, приступай же в конце концов!..

Солдатик потоптался на месте, одернул гимнастерку и упрямо заявил:

— Что ты мне плохого сделал, чтобы тебя бить?

Если мы продолжим в том же духе, за дверью все поймут. Не долго думая, я выхватил у него из рук палку, огрел по спине и язвительно спросил:

— Теперь ты не можешь сказать, что я не сделал тебе ничего плохого.

Удар оказался достаточно сильный, солдатик охнул и в свою очередь схватился за палку. Я мысленно порадовался такому обороту, однако моя пассивность испортила все дело. Спустя мгновенье мой «инквизитор» пришел в себя.

— Ну что ты за человек? Насильно хочешь заставить меня?

Я поднялся на ноги, чувствуя отчаяние. Но солдатик неожиданно приободрился.

— Ложись животом вниз! Вот так. А теперь я буду колотить, но не тебя, а тюфяк!.. Однако тебе придется вопить как можно истошнее.

Времени на размышления и протесты он мне не оставил — мнимый инквизитор немедленно набросился на старый тюфяк. Причем с каким-то остервенением. Я понял, что солдатик в огромных сапогах и в гимнастерке не по росту решил отомстить неизвестному, повинному в том, что человека приходится наказывать ни за что ни про что.

Из всей этой истории мгновения эти наиболее свежи в моей памяти. Я и сегодня слышу удары по тюфяку и подвывания ветра за окном. Ветер завывал, а я молчал: что же кричать, когда тебя не бьют? Мне было стыдно за себя. Солдатик и вовсе забеспокоился:

— Кричи или стони, а то они все поймут!

Я предпринял попытку, но вместо крика из горла вырвалось лишь сдавленное мычание, которое ни в коем случае не могло быть услышано теми, кто находился за дверью. Мой «инквизитор» окончательно струхнул и решительно потребовал:

— Вопи, а то поймут и пришлют другого. Замордует он тебя до смерти.

На каждый удар тюфяк отзывался выбросами пыли. За короткое время она наполнила все помещение, стало нечем дышать. Ситуация была глупейшей. Неожиданно меня оглушил душераздирающий крик — это вместо меня старался орать солдатик. Я повернулся к нему.

Потный, красный от натуги, «инквизитор» не обращал на меня никакого внимания. Поняв, что помощи от меня не дождаться, он сам взялся за дело. Причем получалось у него великолепно: от его воплей у самого хладнокровного человека волосы встали бы дыбом.

На беду изрыгаемая тюфяком пыль сгустилась настолько, что в горле запершило. Мы оба закашлялись. Кашель и выдал нас.

Неожиданно ворвался фельдфебель, попытался было что-то сказать, но слова застряли у него в горле. А увлеченный своим делом солдатик не заметил его прихода. Он продолжал колошматить тюфяк и одновременно жалобно вопить. Только когда фельдфебель дернул его за полу длинной гимнастерки, он понял, что пойман с поличным, и застыл с занесенной для удара палкой и раскрытым ртом. Фельдфебель толкнул его в сторону. Солдатик, стараясь как можно быстрее передвигаться в своих огромных сапогах, кинулся к двери.

Позднее ко мне прислали ефрейтора. Тот со мной не церемонился, шрам этот достался мне от него.

Показались холмы Пловдива. Ветер разбушевался не на шутку. Придорожные деревья качали кронами, как бы гоня его прочь, но он, не обращая на это внимания, продолжал свои набеги, вздымая столбы пыли над древними дорогами Фракии.

Захарий коснулся шрама и горько улыбнулся.

— Что делать… В этом мире, каким бы он ни был — хорошим или плохим, прекрасным или отвратительным, веселым или страшным — грехи человеческие невидимы как ветер, но мир этот наш, тысячу раз наш!

МЕЛОЧИ