Рассказы о Котовском

— Понял — спросил Котовский, когда кончил объяснять.

— Тут понимать нечего, — ответил Альтман по-прежнему сердито, — и так все ясно.

— Ничего ты не понял, — крикнул на него Котовский, — это очень важный польский генерал, его нужно вежливо взять, без матерщины. Пусть человек нас потом не пачкает за некультурность. Его все равно обменять, наверное, придется.

— Ты меня за балериной посылаешь или за польским генералом — спросил Альтман ехидно.

— Если генерал будет жаловаться на грубое обращение, ты у меня сам балериной запляшешь, — ответил Котовский. — Это международная операция, на тебя вся Европа, может быть, будет смотреть.

— Если вся Европа, — пытался возразить еще Альтман, — то пошлите командира второго эскадрона, у него жена маникюр делает. Я в Европе не был и не знаю, как по-ихнему в плен брать.

— Я сам знаю, кого посылать, — сказал Котовский, вставая и этим прекращая аудиенцию, — а те-бя предупреждаю потому, что я твою глотку знаю с того конца села слышно, когда ты лаешься. Ну, ступай, чтобы через десять минут в лесу был. К вечеру ждем тебя с генералом.

Когда Альтман вышел во двор, Котовский еще раз окликнул его через окно.

— И машину не забудь испортить, — добавил он, — гы ведь шофер, должен уметь портить ма-шины.

Альтман молча проглотил эту последнюю шпильку и пошел быстрым шагом по улице, хлопая себя нагайкой по запыленным сапогам. С одной стороны, ему было лестно школучить такое (ответственное задание, с другой — он не знал, стравится ли.

«Черт его знает, — думал Альтман. — «Вежливо»! Ну, а если он — в меня стрелять будет, что я ему, мерси должен сказать, что ли..»

Через пятнадцать минут Альтман со своим отрядом был уже в лесу. Под копытами лошадей нежно хрустели желтые листья — осени. Было тихо, жарко и душно. Кавалеристы, вооружившись зелеными ветками, то и дело отгоняли мух.

Часа через четыре вышли на шоссе, осторожно разминувшись по дороге с патрулем польских улан. Выставили дозоры; напоили в большом ручье коней и спрятали их в лесу. Шоссе было совершенно пустынно. В траве трещали кузнечики так, как будто бы не было войны. За шоссе тянулось огромное поле. Хлеб был уже сложен в скирды, но скирды были не убраны, хлеб сыпался. Белополяки не выпускали крестьян на полевые работы, опасаясь шпионажа.

Вверх и вниз по шоссе Альтман расставил дозоры, спрятав их в кустах, выставил часовых. Дозоры пропустили беспрепятственно две воинские фуры, груженные тяжелыми буханками белого хлеба, какой-то небольшой обоз, грузовик с телефонным имуществом и разъезд сонных и зевающих улан с пестрыми значками на пиках. Все шло как нельзя лучше, но генерала и в помине не было.

Так прошли ночь и утро. Альтман, проклиная себя за то, что он упустил столько добра, которое само лезло ему в руки, хотел было двигать назад, когда неожиданно с главного дозора раздался осторожный свист и из кустов махнули белым платком. Вдалеке прозвучал автомобильный рожок, и в наступившей вслед за этим тишине стал явственно слышен шум мотора.

Роскошный открытый автомобиль почти тотчас же вынырнул из-за поворота. Спеша и толкая друг друга, впопыхах хватая разложенные на траве винтовки, кавалеристы кинулись на шоссе и загородили дорогу. Автомобиль остановился. Было в нем два шофера, четыре седока и несколько портфелей.

Генералы сначала решили, что они имеют дело с петлюровской частью. Один из них стал даже что-то кричать на ломаном французском языке с сильным польским акцентом и показал большой красный армейский пропуск.

Но Альтман быстро рассеял эту иллюзию. Решительными шагами подойдя к машине, он сделал левой рукой галантный пригласительный жест, а правой рукой открыл дверцу. Кругом с винтовками наперевес стояли котовцы.

— Ничего подобного, — сказал Альтман, — конница Котовского, РСФСР, прошу, па-ни, поднять ручки вверх, а потом прошу, пани, до плену. Слезайте, приехали!

Услышав страшное имя Котовского, генералы поспешно подняли дрожащие руки. Шоферам было приказано лечь ничком в канаву и не подыматься без разрешения. Продолжая вежливо улыбаться, Альтман помог трем расстроенным генералам выйти из машины. Четвертый, по-видимому самый важный, тщедушный старичок с вильгельмовскими усами, не тронулся, однако, с места. Он продолжал сидеть как истукан, пряча посеревшее лицо в поднятый воротник щегольского пыльника.

— Прошу, пани, — повторил Альтман, — слезайте, не стесняйтесь. Прошу, пани, до плена.

Генерал внимательно поглядел на Альтмана. Потом он заговорил, не разжимая губ, так, что даже не шелохнулись щегольские усы. Говорил он на смешанном польско-немецко-русском языке.

— Я есть генерал граф фон Любовски, командир дерзекстен армэ, шостой армии. Я могу пойти в плен только за ваш официр.

— Так я и есть офицер, — успокоил его Альтман, — не бузи, старичок, право, чего уж там, слезай. Если не разменяем тебя, то обязательно обменяем.

В это время с головного дозора раздался протяжный свист и махнули белым платком. Значит, кто-то ехал по шоссе, надо было поторапливаться. Взводный Остап Довбня, потерявший терпение, тронул Альтмана за рукав.