Рассказы о Котовском

Последующие четыре рассказа относятся к советско-белопольской войне; повесть «Конец Петлюры» — к кампании против объединенной группы Петлюры и 3-й «Добровольческой армии» Перемыкина. В нарушение советско-польского Рижского договора правительство Пилсудского допустило на территории Польши формирование антисоветских воинских соединений и открыло им границу. Одновременно с Петлюрой и Перемыкиным на советскую территорию польские паны пропустили и «армию» белорусского националиста, бандитского атамана Булак-Балаховича. Эта очередная и последняя крупная диверсия интервентов у наших западных границ организована была русскими правыми эсерами во главе с Борисом Савинковым, который служил посредником между бывшими генералами, бандитами националистического толка и истинными вдохновителями интервенции Черчиллем и Детердингом.

У читателя может возникнуть естественный вопрос являются ли рассказы, содержащиеся в настоящем сборнике, документальными, то есть в какой степени описанные в них отдельные эпизоды гражданской войны соответствуют исторической правде.

В некоторых рассказах сборника, где автор не был непосредственным участником описанных в них эпизодов, а лишь пересказывает их со слов своих боевых товарищей, в отдельных деталях существуют отступления от действительных фактов. По этим же соображениям я кое-где изменил подлинные фамилии героев.

Что касается очерка «Лесной разбойник», то, как это и сказано в предисловии к нему, он абсолютно документален.

А. Гарри

Ночной гость

На фольварке, в графском имении, седьмые сутки стояли казаки. Наголо выбритый есаул, с нахальным молодым лицом и жадными глазами, два раза в день в сопровождении казачьего патруля объезжал улицы деревни. Два раза в день на площади у сельской управы стражники пороли мужиков, и староста с большой медалью на толстой цепи в такт казачьим нагайкам машинально кивал головой.

Через Тираспольский мост день и ночь под охраной конной стражи в Одессу двигались обозы с семьями помещиков. По ночам за Днестром черное небо освещалось огненным заревом пожара. В Бессарабии горели экономии и фольварки там бунтовали мужики, и шел слух, что в Оргеевском лесу во главе шайки отчаянных головорезов засел Гришка Котовский, девятнадцатилетний сын механика на паровой мельнице Ганчешты, и что пожары — дело его рук.

Здесь, по эту сторону Днестра, было спокойнее, хотя конные стражники и тут меньше чем повзводно не решались входить в лес. Казачья сотня седьмые сутки стояла под седлом.

Каждую ночь на фольварке играла музыка, и на зеркальные окна первого этажа падали причудливые тени танцующих пар — пьяные донцы до рассвета танцевали с графскими камеристками.

На скотном дворе ночью храпели оседланные кони, и дневальные коноводы валялись тут же в соломе и навозе под ногами лошадей, сжимая в оцепеневших от пьяного сна руках заряженные винтовки. На всех дорогах, ведущих к селу и фольварку, стояли заставы.

В этих местах даже старики не помнили таких святок. Пьяные казаки на улицах деревни хватали гуляющих девок; парни сидели дома, занавесив окна; кое-кто из молодых уже перемахнул туда, за Днестр.

Есаул запретил после двенадцати часов ночи выходить из хат. На вечерницы сходились с заходом солнца и возвращались домой, когда наступало утро.

В каждой деревне гадают по-разному. Сложный этот ритуал, передаваемый из поколения в поколение, особенно замысловат в тех местах, где поблизости лес, овраги, мельницы со старыми плотинами, что-либо страшное наконец. Каждый год на святках деревенские девушки пытают судьбу.

На краю села над ставом, где возвышается традиционная мельница и перекинута плотина, в гуще грушевых деревьев, обсыпанных снегом, белеет кособокая хата. Общество выстроило ее для сельской школы. Хата была совсем новая, но в первую же зиму она повалилась набок. В крохотном мезонине под соломенной крышей сквозь тонкое сукно не то одеяла, не то ковра мигает свет керосиновой лампы. Люди спрятали свет от казаков, но снаружи свет этот все-таки виден он то мерцает, то вновь скрывается, как болотный огонек.

В этом мезонине живут сельская учительница, девушка, приехавшая из города, и двенадцатилетняя нищая. Учительницу поместили сюда по необходимости, нищую-девчонку — из сострадания.

На скатерти, расшитой пестрой шерстью, поставлены несколько убогих бутылок и тарелки с разной снедью.

Если, как гласит предание, откинуть щеколду и сидеть целый час совершенно тихо, то в эту ночь, последнюю ночь святок, ровно в двенадцать часов должен прийти особенный человек, суженый. Даже если он вскоре уйдет, это еще не беда все равно рано или поздно он вернется, или придут его сваты.

Девушка, приехавшая из города, где ходят трамваи и на каждом перекрестке стоят толстые городовые, с видом которых не связаны никакие сказания, и маленькая нищенка, плод случайного поповского блуда, затаив дыхание ждут суженого, и каждая из них в душе уверена, что суженый будет именно ее.