Рассказы о героях

После войны А. А. Брыкин окончил высшую ордена Отечественной Войны 1-й степени военную школу противовоздушной обороны Советской Армии и стал заместителем командира соединения. В 1955 году он был уволен из армии по состоянию здоровья. В 1956 году Алексей Александрович умер.

…В Оренбурге на улице Кобозева стоит небольшой дом. Здесь живут Александр Федотович и Дарья Павловна Брыкины.

В дом на улице Кобозева часто заходят ученики школ, курсанты военных училищ. Радушно встречают молодых людей Александр Федотович и Дарья Павловна. Они рассказывают молодежи о детстве, учебе, боевых делах сына-героя.

1960 г.

В. Кудинов ВОЗЛЕ ХУТОРА БУЛАХИ

Герой Советского Союза

Алексей Парамонович Воронцов

С неба сыпался снег, вперемежку с дождем. В лужах отражались лохматые животы коней, стремена и подошвы бойцов. Звякали уздечки. Надрывно хрипели лошади, вытягивая из разбитой колеи повозки, на которых под рогожами угадывались пулеметы. Качались спины, обтянутые шинелями и полушубками. Сбоку колонны изредка проносились вестовые, сосредоточенные, измученные. А над всем этим низко висело сырое, холодное небо.

Черная папаха, которую Алексей надвинул на самые брови, намокла. Холодные ручейки стекали с нее за воротник, обжигали спину. От этого на душе становилось еще более зябко, муторно.

Сзади по грязи зачвокали копыта. Алексей повернул голову. Его нагонял командир эскадрона Трофим Ульченко. Чуть откинувшись назад, сидя в седле с той особой небрежностью, которая выдает опытных наездников, Ульченко даже сейчас, после трех дней утомительного похода по бездорожью, был подтянут и бодр. Угластая мохнатая бурка прикрывала его крепкую фигуру. Черные глаза по обыкновению светились решимостью и лукавой усмешкой.

— Ну, как настроение, политрук? — спросил Ульченко, равняя свою лошадь с лошадью Воронцова.

— Нормально, — ответил Алексей.

Некоторое время ехали молча. Сзади, за спинами бойцов эскадрона, накатывался шум. То шли другие эскадроны гвардейского кавалерийского полка, Где-то справа и слева, также перемешивая копытами проселочные дороги, торопились другие полки дивизии. А там — еще дивизия… Корпус шел колоннами. Пользуясь нелетной погодой, углублялись все дальше во вражеский тыл.

В первый день прорыва немцы попытались задержать корпус танками, но, отбившись, кавалеристы оторвались от преследования. Двигались по оврагам, лесным дорогам. Кухни варили пищу на ходу. Когда ясное утро предвещало хороший день, укрывались в лесах и пережидали до ночи, чтобы не быть замеченными немецкими летчиками.

Так шли третий день. Уничтожали мосты, склады, вырубали фашистские гарнизоны в селах и небольших городках.

Люди устали. Держались на последнем пределе сил. Алексей видел, как некоторые бойцы засыпали в седлах.

— Как ребята? — спросил Ульченко.

— Трудно всем, — коротко ответил Алексей.

— М-да, — буркнул Ульченко и вдруг тряхнул головой: — А ты знаешь, у меня на родине, наверно, уже снегу по колено. У нас всегда рано выпадает. Бывало, возьмешь лыжи и айда в лес. А на деревьях шапки белые… И тихо… Эх, хорошо!

Алексей подумал, что, в сущности, он мало что знает о своем боевом друге. И тут же решил обязательно при случае душевно поговорить с Ульченко.

Под хутором Булахи, в нескольких километрах от Харькова, полк попал в трудное положение. Немцы сдавили корпус танковыми клещами. После ожесточенного боя, пробивая себе дорогу гранатами, корпус вышел из окружения и ушел к линии фронта. Мерзлая земля звенела под копытами, как медь. И этот звон долго слышали бойцы полка, где служили Трофим Ульченко и Алексей Воронцов. Полк остался прикрывать отход.

После первой танковой атаки, когда снежное поле перед наспех вырытыми окопами почернело от копоти и подбитые танки дымили, как свечки, они сидели вдвоем — Ульченко и Воронцов. Сидели, прижавшись спинами к стенке окопа, жадно курили махорку. И вот тогда-то состоялся душевный разговор, которого так желал Алексей.

Алексей слушал Ульченко, глотал горький дым, и родные картины вставали перед ним. В речке, о которой говорил командир, он видел свою, в селе друга узнавал свое — Нижний Куреней, затерявшееся в глухом уголке Абдулинского района. Политрук вновь видел седые лохматые брови деда Евстигнея, старого хлебороба, недоверчиво относившегося ко всякой науке. Бывало, встретит он Алексея, кашлянет, сдвинет к переносице кусты бровей, расставит ноги в порыжевших юфтевых сапогах, в которые заправлены латаные ситцевые шаровары, обопрется на палку и начнет долгий спор.

— Ну-ка, шас поговорим с тобой, агроном…

И всегда дед Евстигней любил кончать разговор немудреной загадкой.

— Ты вот науки изучил, агроном. А скажи, весной пахарю когда выходить?

Алексей давно знал, что за этим последует, но не желая обижать старика, серьезно отвечал:

— Как почва прогреется, так можно и начинать. А температуру термометром определить недолго.

— Кхе-кхе-кхе, — беззвучно смеялся дед. — Вокурат, значит? Кхе-кхе… А мы, бывалыча, возьмем в руку комок, помнем, понюхаем и знаем. Во!