Рассказы о героях

- Славословие богу сконфузило ее, покраснеть она не могла, и без того лицо ее было красно, как раскаленный кирпич, но она, всплеснув руками, засмеялась, виновато воскликнув:

- "Фу-ты, батюшкп! Вот и оговорилась! Привычка, товарищ! Слова эти скорлупа! А своих - не похвалишь, они сами себя делом хвалят. Ну ладно!.. Да, милый, поработала в охотку. Егор Нестеров собрал отрядец, десятка три, сходил в село для наказания, там, видишь, хозяйство ихнее разорили, Иванато укокали, должно быть, пропал, Степанидину избенку сожгли, Авдотью Макееву убили, а сестрицу ее, Таиюшу, изнасильничали, она и по сей день дурочкой ходит. Егор суд устроил на площади. Никита Устюгов речь говорил, народ одногласно осудил Антонова, хозяина моего, да еще двоих: Зотова, мельника, и попа. Застрелили их. Дюков - скрылся, урядника в перестрелке убили, а старику Мокееву -и бороду и волосья на голове обрили начисто и - ходи, гуляй! Всё было страшно, а как вывели Мокеева-то на улицу бритого - не поверишь: такой смешной он стал, что хохотали все до упаду, до слез, и весь страх пропал в смехе! Это Никита шутку выдумал, ох - умен был мужик! Посадили его предом сельсовета, Лизу секретарем, я тоже в дело вошла, все с бабами возилась. Тут они все уж верили мне: из богатого дома зря на бедную сторону не встанешь, говорят. "Эх, говорю, подруги! Да ведь вы сами знали, что я в богатом-то дому собакой служила!" - "А не служи!" - смеются. Ну, ладно! Примерно месяца через два пришлось всем нам бежать: белые пришли и - многовато их! Егор со своими в лес ушел, у него десятка два людей было, мог бы собрать больше, да винтовок не было. Меня и Степаниду оставили в селе: наблюдайте, да не показывайтесь! Степаха, отчаянная голова, там пряталась, а я приткнулась версты за три на пасеке. Живем. По ночам Степаха приходит, один раз винтовку скрала, принесла мне и говорит: "Знаешь, Дюков с белыми, любовничек мой, и я ему хочу дерзость устроить, сволочи! Он там взяточки собирает, стращая людей, и уже из-за его языка двое пострадали, заарестованы". "Пропадешь", - говорю. - "Авось - сойдет!"

- "Сошло ведь! Тоже смешной был случай. Сижу я как-то вечером на пасеке, шью чего-то, поглядываю сквозь деревья на дорогу в село и вижу: будто Степанида идет, а с нею мужчина, в белом картузе, белой рубахе; идут не по дороге, а боком, кустами там тропинка была на целебный ключ. Не понравилась мне эта прогулка: хоть и считалась Степанида сознательной, да уж больна жадна была на всякое баловство. А она все ближе да ближе, тут уж я подумала: а не бежать ли мне в лес? Вдруг вижу; наклонился белый-то, а она - верхом на спину ему, ноги свои - под мышки сунула, голову в землю прижала, кричит:

"Анфис!" Баба она здоровая, ловкая, плясунья была! Бегу я к ней, а сама задыхаюсь от страха, барахтается белый-то, вотвот скинет ее с себя! Подбежала, успокоила его по затылку, Степанида револьвер вынула из кармана у него. "Веди, говорит, его к Егору, он там годится".

- "А это - Дюков и был. Ну, сволокли мы его на пасеку, очухался он там. Степанида говорит: "Стрелять - знаешь как?

Револьвера из рук не выпускай, так и веди! Я, говорит, тут останусь, а ты не приходи и скажи, чтобы мне кого-нибудь прислали - одно, двух, дело у меня есть".

- "Ладно, повела я Дюкова; до Егора далеко было, около двадцати верст, а верстах в пяти - хутор староверский, там тоже наши сидели. Идет Дюков впереди меня, плечи трясутся, плачет, уговаривает: "Отпусти!" Подарки сулит. Стыдно ему, конешно, что бабы в плен взяли, ну и боится тоже. "Иди, приказываю, и не пикни, а то - застрелю!" Хохотали наши над ним, да и надо мной, а он сидит на пенышке, трясется весь, лица на нем нет, маленький, щуплый, даже смотреть жалко было. Сутки через двое Степанида заманила на пасеку еща белого, привели его к нам те двое, которых послали к ней, и говорят: "Ну, эта рисковая баба - пропала, считайте!"

- "Так и вышло: пасеку - разорили, а от Степаниды - ни костей, ни волоса, так и неизвестно, что с ней сделали. А пленник ее оказался полезный, рассказал нам, что через трое суток белые город брать будут и что к ним большая сила подходит.