Рассказы о Дзержинском

Тройка заседала непрерывно. Каждое новое предложение Лятоскевича специальный связной передавал тройке, тройка обсуждала и, прежде чем вынести решение, собирала сходку: сходка решала окончательно.

Настроение держалось все время решительное, боевое и бодрое, связной приносил Бодрову одни и те же постановления тройки и схода:

- Держаться твердо, ни в чем не уступать.

Лятоскевич с каждым часом все более заметно нервничал.

- Я хочу говорить с вашим коноводом, - сказал он.

- Я не знаю, о ком вы говорите, - ответил Бодров.

- Я говорю о вашем начальнике или руководителе, как он там у вас называется... Я желаю говорить непосредственно с ним!

- Понимаю, - ответил Бодров, - но, к сожалению, ничем не могу вам помочь. Тот, кого вы имеете в виду, положил себе за правило не разговаривать с тюремщиками...

- Ах, вот как.

- Да, именно так.

Теряя терпение, Лятоскевич подошел к поручику и спросил у него, что он думает обо всем этом деле.

Поручик поднял на Лятоскевича злые глаза и раздельно ответил:

- Ничего я не думаю. Я натер ногу, солдаты голодны, - кончайте скорее.

- Да как кончить-то! - с тоской воскликнул Лятоскевич. - Я не имею права идти на их требования, понимаете? Меня обнесли доносом, вмешалось министерство, я тут ни при чем.

- Ну, и я ни при чем, - ответил офицер. - Меня уж это совершенно не касается.

Лятоскевич с мольбой взглянул на него.

- Дайте залп в воздух, - вполголоса попросил он.

- Никак нет, не могу.

- Почему?

- Имею инструкцию от вице-губернатора оружия не применять!

- Так на кой же леший вы сюда пришли?

- По всей вероятности, для психологического устрашения, - ответил поручик и отвернулся.

Через несколько минут к острогу подъехала лакированная коляска вице-губернатора. Рядом с вице-губернатором сидел сухонький, востроносый чиновник особых поручений, а напротив него - прокурор.

- Ну что же это у вас тут происходит? - не вылезая из коляски и не подавая Лятоскевичу руки, спросил вице-губернатор. - Отставки захотелось или как прикажете вас понимать? Вы что, батенька, с ума тут все посходили? Вы что, ослепли, оглохли? Ма-алчать, я приказываю! - фальцетом закричал он, хотя Лятоскевич ничего и не говорил. - Ма-алчать и исполнять мои приказания!

- Слушаюсь, ваше превосходительство, - произнес Лятоскевич.

- Приказать солдатам взять винтовки наизготовку.

- Слушаюсь...

- Предложить арестантам немедленно отворить ворота.

- Слушаюсь...

- Пойти на все их требования и немедленно, сейчас же прекратить этот позор, это безобразие... это... черт знает что такое...

- Слушаюсь. Но разрешите, ваше превосходительство, в случае, если они не согласятся, открыть огонь...

- Что?

Лятоскевич повторил свое предложение. Вице-губернатор ненатурально захохотал и пальцем покрутил возле лба.

- Нет, батенька, этот номер не пройдет. Наворотили тут черт знает каких дел с вашим тюремным ведомством, а теперь я в ответе. Нет, дорогой мой, нет, не выйдет. Эк чего захотел, чтобы губернатор открыл стрельбу, а я, дескать, в стороне. Хитер, батюшка, да и я не менее. Прошу исполнять мои приказания.

В четыре часа пополудни Лятоскевич объявил Бодрову, что администрация тюрьмы принимает все требования арестованных и просит спустить красный флаг, убрать баррикады и отворить ворота.

- Передам тройке, - последовал ответ.

Тройка и сход арестантов постановили восстание прекратить по причине полной и всесторонней победы восставших.

- Снимите красный флаг, Шура, - сказал Дзержинский матросу.

Матрос взглянул на него, помедлил, потом ответил с грустью в голосе:

- Есть снять красный флаг, товарищ Феликс!

Он ловко и быстро влез на крышу и на виду у всех снял красный флаг с шеста. Легкий вздох пронесся по толпе. Когда матрос спрыгнул с лестницы, уголовный Ципа, попавшись ему на дороге, сладко сказал:

- Хорошо как на душе и просторно, что мы победили. Правда, Шура? Но флаг жалко!

Матрос молча посмотрел на Ципу и внезапно с необычайной точностью и аккуратностью ударил его в ухо. Ципа брякнулся оземь и завопил, а матрос, точно это его и не касалось, пошел разбирать баррикады.

Они стояли все вместе во дворе тюрьмы, когда заскрипели ворота перед Токаревым, Лятоскевичем и остальными тюремными чинами. В строю стоял Дзержинский, а рядом с ним, плечом к плечу, те, кто вместе с ним вынесли всю тяжесть восстания, кто не спал эти ночи, кто не ел и не пил и не пел песен, потому что для этого не хватало времени.

Они стояли рядом, вплотную - Дзержинский, Шура Шурпалькин - балтийский матрос, приговоренный к пожизненной каторге, тульский токарь Бодров, межевой техник Воропаев, длинный Дрозд, прозванный в тюрьмах богом за невероятные побеги...

Мимо них по тюремному двору медленно и осторожно шли тюремщики, вооруженные до зубов, подозрительно оглядывающиеся, опозоренные три дня назад и жаждущие мести...

Первым шел Токарев.

В руке, на всякий случай, он держал револьвер и шел медленно, порою отдавая приказания своим подручным, и те расходились от него во все стороны двора, к своим постам - "держать и не пущать".

Перед толпой арестантов он задержался на секунду, и глаза его встретились с блистающим взглядом Дзержинского.