Рассказы о Данилке

— Эк, удумал чего — ругаю! — дивится Савостий. — Я не ругаю, я правду говорю. Правда — она, знамо дело, горше меду, опять же — без ее прожить никак невозможно.

Дед шевелит совсем уснувший костер, тот пыхнул спросонья, выхватил из темноты дедово задумчивое и усталое лицо.

— Обидно за отца-то? — спрашивает он и улыбается. — Ежели и ругаю, то любя. Он оступаться не должон. Ни в каких делах промашки давать ему нельзя, потому как шибко ответственный, на виду у всех. Как бугор в поле: кто ни глянет, всяк глаз в его упрет.

Данилка вспомнил, как после случая с Серком отец целый день ходил хмурый, а вечером сказал: «Почаще в душу к себе заглядывать надо и ревизию делать. А то хлам всякий набирается».

— Думаешь, легко ему? — спрашивает дед и сам же отвечает: — Не-ет, не легко державу-то кормить. Сколь хлеба-то надо! А без хлеба куды, без хлебушка никуды. Никакая держава на ногах не устоит. А отец твой над хлебом главный в нашем районе. Шибко тяжело ему, да не всяк разумеет об ентом. Я вот до Совецкой власти тоже чурка с глазами был, подале околицы не видел. Да и охоты не было. А теперь вот в ликбез записался, Евдокея Андревна буквам научит, читать стану. Ето ж какое я к себе уваженье-то поимею! — Дед Савостий даже выпрямляет спину при этих словах и значительно глядит на Данилку. — Грамота, ето, как бы тебе сказать, как луна вот — все освещает. Глянь вокруг-то — видно, а ежели бы ее не было? Чего б ты увидал? А-а, вот то-то!

Савостий поднимает палец, хотя Данилка и не спорит. Данилка смотрит на огромную, сияющую серебряным блеском луну, на озеро, над которым собирается сизая дымка тумана. Он знает, что это хорошая примета, — завтра день будет ясный, для покоса пригожий. По той особо чуткой тишине, что наступает в час предутрия, по тому, как перестали пастись лошади, Данилка понял, что вот-вот наступит рассвет. И как только подумал об этом, так сразу же уснул, и во сне не сходит с его губ счастливая улыбка.

Данилка вскидывает глаза оттого, что кто-то трясет его за плечо.

— Сон-то милей отца-матери, — говорит дед, улыбаясь. — Бужу-бужу — не добужусь. Полегчало ай нет? Нога-то?

Данилка приподнимается, чувствуя тело легким и здоровым.

— Полегчало.

— Ну и слава богу. Травка — она целебная, она богом дадена ото всех болестей.

Данилке не хочется вылезать из угретого места под старым зипуном, он медлит, он еще не совсем проснулся и готов снова упасть и уснуть зоревым сладким сном. Дед Савостий говорит:

— Чичас коней пригонят.

И тут только Данилка замечает, что ни Андрейки, ни Ромки уже нет, нет и собак. Данилке стыдно: дружки ушли за конями, а он, как барчук, лежит.

— Чо ты меня не разбудил! — недовольно говорит он.

— Дак ить хворый.

— Ничо не хворый, — сердится Данилка и решительно скидывает с себя волглый зипун.

Под утро пала сильная роса и все вокруг отсырело — поседела трава, кусты, серебристым бусом покрылась одежда. Данилка вскакивает, и туманная сырость обливает его знобким холодом. Бр-р-р! Данилка бежит в кусты по малой нужде, по босым ногам жигает студеной росой, а когда задевает куст калины и целый ушат брызг окатывает его с головы до ног, Данилка совсем просыпается. Приплясывая и оставляя в росной траве дымчатый след, бежит он к деду, натягивает опять на себя тяжелый от влаги зипун и, присев на корточки, прикрывает покрасневшие от холода босые ноги.

Дед шаркает вокруг потухшего костра, собирает пожитки. Костер совсем остыл, и отсыревший пепел осел, чадит черная головешка, будто струйку сизого тумана пускает. Резко пахнет сырою золой.

Зыбкий рассвет вступает в свои права. Сиреневый туман лежит на земле, в чуть зримой синеве расплывчато проступают серые стволы берез и темнеют кусты калины. Кусты кажутся непомерно большими, но Данилка знает, что калинник здесь низкорослый. Озера совсем не видать, оно только угадывается по особо плотному туману.

Данилка затих, чувствуя, как оседают на лицо мелкие капельки влаги, и задумчиво смотрит в сонное предутрие, слушает неслышный днем перекат ручья. Это он звенел ночью, а может, и впрямь луна, как говорит дед.

Вдруг таинственно и совершенно беззвучно возникают в тумане смутно-расплывчатые огромные движущиеся тени, и Данилка вздрагивает, но тут же соображает, что это кони. Совсем рядом раздается Андрейкин голос:

— Тр-р-р! Дед Савостий!

— Аюшки! — откликается дед. — Тута мы.

— Коней пригнали.

— Ну дак ехать будем.

— Встал, соня? — говорит над ухом Ромка и тянет из-под Данилки свой зипун.

Мальчишки, помогая друг другу, взбираются на отпотевшие конские спины.

Выехали на косогор. Еще не скоро солнце, но в воздухе уже разлит голубовато-серый свет и чувствуется, что вот-вот заалеет восток. Данилка едет последним, за дедом Савостием. Лошади фыркают, на ходу хватают высокую траву и звучно жуют. В знобком воздухе пахнет росной травой, ягодником, но все это перешибает крепкий и приятный Данилке конский пот.