Шок и обморожение. В сугробе — самые свежие новости, секретный завод новостей — Почтовый Ящик, новостей патефон, новостей радиола, спидола. Властью запахло, властью! Зверским таким аммиачным потом, горящим болотом, корридой, рёвом толпы «Убей!», бычьей мочой и кровью, селезёнкой лошади, дрожащей от страха, лошади с мешком на морде — чтоб кошмаров не видела! — запахло кишками прыгучего тореадора, чесноком и крутыми яйцами жрущей публики, зноем запахло, пылью, полынью и грозовым электричеством. Ящерки шаркают брюшками по раскалённым камням. Звуковая дорожка сугроба. А соловьи заливаются, глазки закатывают, горлышки запрокидывают. Вещество эротики сладостно лихорадит. Песнь Песней — вот это что. «…подкрепите меня вином, освежите меня яблоками, ибо я изнемогаю от любви» — к власти. «Кто эта блистающая, как заря, прекрасная, как луна, светлая, как солнце, грозная, как полки со знамёнами? Кто это восходит от пустыни, опираясь на своего возлюбленного?..» Власть! Она, сладострастная, — кто ж еще?
«Кто эта, восходящая от пустыни как бы столбы дыма, окуриваемая миррою и фимиамом, всякими порошками мироварника?» Власточка — имя женское, одновременно — птица.
— А как в Измайлове снег сошёл, стали все они из пруда всплывать, под коленками жилки подрезаны, органы все снасилованы, поза утопленная, личики лет на пять, ну на шесть, никак не взрослей, и платечки нежненькие. Вот какая пошла песня.
— А под асфальтом в сугробах что творится?.. Жемчуг в канистрах — раз, золото всякое — ведрами да кастрюлями, яхонты — бельевыми бачками, а вниз лицом — без вести пропавшие.
— Тьфу ты, мерзость какая! У вас, гражданка, течёт из мешка.
Течёт, течёт, весна кругом, одуванчики, зелень и правда-матка, что всё развалилось, прогнило и потекло. С груди — камень, гора — с плеч, с языка — прищепка, с губ — замок: проворовались, антихристы, державу ограбили, в лагерях загробили, в тюрьмах перестреляли, сокрушили, сгноили, оклеветали, оттяпали, отравили, взорвали, измерзопакостили, привели в исполнение… Кто? Где? Когда? Фамилию! Имя! Город, область, год, месяц, число! Ворон каркнул: «Никогда!..» Перекур, перекурв, не до кур — у кур нет рук, но курвы — красоты нерукотворной, за них дерутся насмерть алмазными диадемами.
Кто? С кем? Где? Когда? Любопытному в театре прищемили кое-что, комиссия постановила судить его за порчу двери и спектакля. Тик-так, тиктактика такая, чтоб тикал тик в глазу, внизу сугроба.
Она была старше на восемь лет, выросла в дюнах, русский был для неё языком оккупации, но страшно хотела замуж за трёхэтажного партизана. Сугроб отвезла в больницу и там со мной ночевала, своей виной гвоздись, пыточной подлостью. Мох она заговаривала и поила заговорённым отваром, пеленала отморожение — мёдом и салом гусиным, апельсином кормила, отдавалась трубе с керосином — за тот апельсин, унижалась по-всякому. Унижение — страшной силы власть, моя Власточка.
Мы жили в лесу, и однажды, гуляя по этому лесу, я вытащила её из петли. В благодарность она заставила меня закурить — чтобы стало мне легче. Курение — оно, конечно, самоубийство. Но не такое ведь, как петля, из которой тысячу раз вынимает табачный дым.
Она была из материй с чудовищными амбициями, занималась изъятием ценностей, которые принадлежали не ей — исключительно потому, что она не могла бы ими воспользоваться ни при каких условиях. В ней постоянно кипела кастрюлька-ядов арка.
«Но пропади я совсем, если её не люблю», — искренне Ваш Катулл.
Быстрорастворимый парашют
Все люди, да люди —
хоть бы черти встречались…
Нет конца чудесам!.. Человек изощрённого ума и фантастического чутья, хищно заточенный на собирание книг и картин, рукописей, фотографий, автографов, которые станут антикварными редкостями в комплекте с его знаменитой личностью, лет семьдесят занимается этим сладостным жизнеопасным делом, владея всеми способами и стилями коварства и обольщения, всеми тайнами тактики и стратегии, — но в один быстрорастворимый вечер вдруг впадает в старческую рассеянность, забывает включить рубильник самоконтроля и отправляется в ресторанчик поужинать с чертовски успешными типами, которые им восхищаются и ему подливают, и подливают, а он выпивает и выпивает — быстрорастворимый яд несбыточных надежд. Такая вдруг жажда на него напала, такая зверская жажда окончательного признания талантов его, драгоценностей и заслуг влиятельной чертовнёй!