Рассказы о чеченской войне

Тяжесть воспоминаний не опустила офицера-десантника на житейское дно. Пройдя первую чеченскую кампанию, сделав из нее личные выводы, он снова воюет с духами, уничтожает наемников в горах. Делает то, что хорошо умеет. За его голову ичкерийские боевики обещают огромные деньги, но материнские молитвы хранят этого русского воина, по-прежнему верящего в справедливость и…в боевую учебу, без которой армия — не армия, а собрание обреченных на смерть людей.

Один из многих тысяч офицеров, благодаря которым Россия не сгинула, он неприметен в толпе, в московской подземке. И в этом его преимущество. Ничего не требуя от Отечества, исповедуя мысль: «Кто на что подписался», этот офицер — за ответственность, за умение государства спросить с тех, кто уполномочен на стратегические решения. Ни у государства, ни у друзей, ни у суженой он не попросит любви. Но — потребует ее для тех, кто погиб за Россию.

2000 г.

«Это звезды или волчьи глаза?…»

Еще несколько каменных, выщербленных ступенек, железная дверь — и я… на войне. А чтобы быть точным, на грозненской крыше превращенного в крепость здания, где размещается ГУОШ — Главное управление объединенного штаба МВД России. Там, на оставленных внизу этажах, кипит своя напряженная военная жизнь: в кабинетах горит яркий свет, офицеры стоят у карт, работают с документами, отчитываются о дневной работе. А мне надо на крышу, на пост N 37, чтобы побыть с бойцами тюменского ОМОНа. Им, конечно, куда интереснее, если бы ночное дежурство с ними разделил свой, тюменский, пишущий. Я-то в их краях не бывал. Зато, историк в прошлом, я знаю, какой была казачья крепость Тюмень, когда казаки миролюбиво поладили с Маметкулом, племянником непримиримого врага Ермака — Кучумом. Да так, что в сражениях Ивана Грозного в Лифляндии Маметкул водил в бой левое крыло русской конницы. Впоследствии и Шамиль, умный вождь, оценил русскую военную дипломатию.

Шагнув на охраняемую крышу ГУОШа, я, как на машине времени, переместился далеко назад, в XVI–XIX века, когда недоброжелатели России язычески, как Богу, поклонялись свободе, на самом деле оставаясь вассалами крупных, враждебных нам государств, использующих малые народы в личных стратегических целях. Разве в конце XX века такое не происходит в Чечне?

Вот такие мысли роились в голове, когда я с провожатым-бойцом тюменского ОМОНа шел по крыше на пост N 37, где меня встретили с сибирским спокойствием и на таком открытом месте, словно мы были не на объекте, обстреливаемом каждую ночь. Перебрасываясь традиционными при первой встрече словами, я мысленно недоумевал по поводу малого количества людей на посту, который прозвали «глаза и уши ГУОШа». Но, когда первая чеченская осветительная ракета со змеиным шипением взмыла в небо, а мы пригнулись, в залитом светом пространстве обнаружилось, что мы далеко не одни. Меня представили старшим группы, а остальные бойцы в это время «держали» службу, контролируя сектора обстрела — наблюдением и подслушиванием. Несмотря на видимую бдительность дежурных огневых средств, старшие поста Александр и Сергей через равные промежутки времени тоже брали в руки приборы ночного видения.

Ночью в Грозном, как и по всей Чечне, все точки компактного пребывания российских военных, от блокпостов до ГУОШа, один к одному — те, знаменитые в истории, крепости сибирских землепроходцев и воинов Ермолова, князя Барятинского. Когда только солнце уходило за Иртыш, а на Северном Кавказе — за Терек, казаки, стрельцы, драгуны, егеря — крепостные ворота на засов и к бойницам — отстреливаться от мстительных всадников Кучума, Шамиля, Байсангура Беноевского.

В дудаевской Чечне пропагандистская работа среди простого народа, как и в период кавказских войн XIX века, построена на ненависти к России и русским. «Коварней и подлее нет народа», — поют чеченские барды, вспоминая походы ермоловских батальонов в горы, проецируя ту, былую, ненависть на сегодняшний день. В современной идеологической войне дудаевской пропагандой эксплуатируется только месть за людские потери Чечни от кавказских войн и сталинского выселения.