Рассказы народного следователя

– Вы кто? – переспросило пальто без раздражения.

– Член РКП (б).

– Что такое?!

Пальто зашевелилось. Лежавший сел. Он оказался грузным стариком лет пятидесяти пяти с массивным носом-картошкой, настолько пурпурным, что его сияния не скрывала даже полутьма камеры.

Старик прощупал Галагана глазами:

– Член РКП – и в Чека?!

– Бывает, – ответил Галаган невозмутимо.

Старик опять улегся, теперь на бок, продолжая шарить глазами по Галагану.

– Считаю своим долгом предупредить вас, милостивый государь: в этом монастыре свой устав. И свои нравы. Здесь очень не любят, когда врут… И тут, в подвале нашем, и там, – старик поднял к потолку палец. – Я уже пять месяцев… шестой пошел со времени расстрела…

– Вас на расстрел водили?

– Меня – нет. Пока нет… В данном случае я имею в виду его величество «Александра Четвертого», сиречь Колчака… И Витьку Пепеляева…

Старик показался интересным. Александр Степанович даже повернулся.

– Разрешите осведомиться: с кем имею честь?

– Честь невысока… Осведомляю: Белов, товарищ министра финансов. Имел такую глупость состоять при дворе бездарнейшего из всех бездарных диктаторов мира…

– Так почему же вас?

– Сам удивляюсь, голуба… Бег жизни в стенах этого сверхсурьезного учреждения весьма быстротечен… Данте читали? Вы производите впечатление интеллигентного человека, и должен заметить: усища фельдфебельские не маскируют вас, а демаскируют. Понимаете?.. Так вот: «Входящий, оставь надежду», как сказал сеньор Данте… Примеров очень много. Я – редкое исключение.

– Но все же – почему?

– Эк вам не терпится! Вы что, лично заинтересованы?

– Помилуйте!

Старик растянул рот в громкой зевоте.

– Мне кажется, потому, что в детстве меня нещадно драли розгами. Родитель мой считал себя великим правдолюбцем, а посему драл меня самым жесточайшим образом. Заметьте, не за шалости, а именно за вранье. И это обстоятельство моей биографии наложило на сознание глубокий отпечаток. Представьте, даже в старости умудряюсь говорить правду! Вероятно, поэтому я еще продолжаю отравлять своим дыханием воздух нашей благословенной планеты… А может быть, и потому, что до всероссийской мясорубки считался в финансовом мире тузом. Не в смысле капиталов – отцовские капиталы я еще в студенческие годы пустил в трубу и всю жизнь служил, а по части финансово-экономических знаний… Да и не только в России. Труды мои заграницей изданы… М-м-да-с… Вот, может, и поэтому… держат меня в «депозите». Но не исключено и в «расход»… Между прочим, очень образное современное выражение. Эти «расходные ассигновки» господа большевики подписывают частенько, но в какую бюджетную статью они сие расточительство отнесут – ума не приложу!..

Галаган слушал со все возраставшим вниманием.

– Расход – понятие, в основе своей имеющее последующее извлечение прибыли, доходов. Иначе получается – мотовство, совершенно не оправданная кредитная операция… Если потеряли стоимость чьи-то мозги, почему нельзя извлечь энный минимум доходности из мускулов? Тот, бывший всероссийский рыжий, с башкой, пробитой палашом японского кронпринца, понимал это лучше: гнал на Сахалин, на Карийскую каторгу и выжимал из мышц материальные ценности… А современные властители – большевики – меняют дешевизну мускульной силы на удовлетворение политических страстей… Прямое расточительство! Какой смысл превращать их в мясо, которое и собака жрать не станет?! Я так и сказал этому Попову из Иркутской Чрезвычайки, а он…

– Классовая месть! – перебил Галаган.

– Эфемерное понятие, эмоции, блажь! В юности моей был период увлечения Марксом, нынешним полубогом большевиков… Но ведь и у этого небожителя ни слова о роли эмоции в экономике… Да, именно так я и сказал Попову и Чудновскому. Представьте, интеллигентные люди и очень, очень не глупы… Оказывается, изучали «Капитал» и прекрасно разбираются, но, разумеется, с других позиций, сугубо философских… Заместитель председателя Иркутской Чека Попов – он и Колчака допрашивал – мне ответил: «Принудительный труд – не наше кредо»… Чувствуете? Он сказал: «Труд должен быть радостью, наслаждением, а не рабством». Я отвечаю: «Социальная утопия». А он: «Почему утопия? Поймите, сказал, господин финансист, речь идет о новой России, которую в современные рамки и нынешние понятия о труде уложить совершенно невозможно. Вообразите: одно огромное плановое хозяйство, без всяких элементов частно-производственной анархии, без конкуренции, хозяйство, основанное на высочайших технических данных и на принципе: один для всех и все для одного». И заметьте, речь шла не об инстинктах, а об уме, о создании необходимости трудового процесса, как естественного и ответственного жизненного фактора… Понять это, безусловно, очень нелегко: слишком привыкли мы к другим нормам и иным отношениям…

Галагану уже начали надоедать рассуждения словоохотливого старика.

– Прекрасно, отлично… Но как же все-таки с вашей теорией извлечения прибылей из мускульной силы врага? Согласились оппоненты?