Рассказы капитана 2-го ранга В.Л. Кирдяги, слышанные от него во время «Великого сиденья»

— В центральном! — крикнул он в телефон, стараясь не выказывать волнения. — Спросите старарта, нет ли ошибки: кормовая башня наводит по «Посыльному».

В телефонную трубку донеслось щелканье приборов центрального поста и недовольный голос старшего артиллериста, отвечающий телефонисту: «Пусть глупостей не спрашивают, ясно, что в „Посыльного“»… У Затемяшенного отлегло: очевидно, стрельба будет на недолетах, когда из центрального поста дают нарочно меньший прицел.

Но сомнение, ликвидированное в кормовой башне, переметнулось в боевую рубку, ужалило флагмана и повлекло его к телефону.

— Четвертая, — сказал он озабоченно. — Проверьте, как у вас прицелы стоят!

— В порядке, — бодро ответил голос Затемяшенного, — сам проверял. Лично.

— Есть, есть, — невесело сказал флагман и отошел к амбразуре рубки.

Рубку встряхнуло — кормовая башня дала залп, — и все бинокли поднялись к глазам, исключая бинокль командира «Низвержения»: последний, загнанный штабом в щель между машинным телеграфом и спиной рулевого, мог только обозревать затылок флагманского артиллериста, чем он и занимался с нескрываемой желчностью, — вот ведь какую кашу заварил.

— Очевидно, перелет… Не вижу, куда упал, — сказал флагарт, опуская бинокль после длительного молчания. И, погрузив лицо в широкий раструб переговорной трубы в центральный пост, он вступил с артиллеристом «Низвержения» в узкоспециальный разговор о вире, вилке, кабельтовых и прочих профессиональных понятиях. Комиссар тем временем решительно шагнул к двери.

— Я на мостике буду, — сказал он флагману, — здесь ни черта не видно, и вообще это не стрельба, а… Стоп все! Вы с ума сошли! — вдруг закричал он, кидаясь к рубке, но одновременно снизу но переговорной трубе глухо донеслась команда судового артиллериста:

— Залп!

— Отставить залп! — бесполезно крикнул вниз флагарт, чуя нехорошее.

Но снаряд, как и слово, — не воробей: вылетит — не поймаешь. Покинув длинный ствол левого орудия кормовой башни, он гудел и громыхал в ясном небе, по необъяснимой причине направляясь к посыльному судну «Посыльный».

— Кажется, стрельбу кончили? Прямо руль, курс сто двадцать, — сказал удовлетворенно флагманский штурман и добавил, ни к кому не обращаясь: — Что бык? Бык — пустяки. Бык — не посыльное судно.

Письмо:

«Милая Клюшка. Я страшно занят, не огорчайся, я не смогу приехать еще около месяца. Идем в поход… (зачеркнуто). Мне тут выпала нагрузка по… (зачеркнуто). Я немного заболел… (зачеркнуто, дальше написано твердым почерком человека, отыскавшего наконец форму для мысли). Командир дал мне очень ответственную секретную работу, сама понимаешь, подробностей писать не могу, но ты не вздумай, пожалуйста, хлопотать пропуск и приезжать сама, я все равно не сумею вырваться на берег, загружен на все сто процентов. Но ты не волнуйся, все идет хорошо, и я тебя часто вспоминаю, милая Клюшенька, ты у меня… (дальше лирично и несдержанно до подписи).

Твой навсегда Федюка».

Другое письмо:

«…и, пожалуйста, зайди к Клюшке и подтверди, что я страшно занят, я не хочу ей писать, а то она будет реветь, а я не могу, если она ревет. Ври крепче, да не запутайся.

Главное, что в конечном итоге все это вышло из-за нее, и, если все рассказать, ей будет неприятно, и она будет себя винить, что тогда я не поехал вовремя. А кто же знал, что они выдумали такую нечеловеческую стрельбу, раз я опоздал и не был на собрании комсостава, где командир объяснял? Думал, стрельба нормальная. Главное, я тогда обрадовался, что в башне никого нет, были только два ученика-электрика, а я как осмотрел прицелы, так и ахнул: вижу, что сворочены градусов на тридцать в сторону, вот, думаю, хорошо, что вовремя заметил, еще ученикам на вид поставил. А они говорят: утром приходил старший артиллерист, за вами посылал, ждал, ждал, потом говорит: ладно, появится, дам ему жизни, — и свернул прицелы на сторону. Я и подумал, что проверяет мою бдительность, и, понимаешь, сам тихонько давай согласовывать по собору, чтоб никто не знал, что у меня в башне заведение, — дурак, и больше ничего. А командир, когда потом мне хвост наламывал, спрашивал: „Тов. Затемяшенный, чем у вас голова набита? Когда вы получили приказание наводить по ‹Посыльному›, неужели не могли сообразить, что ненормальность и будете сейчас крыть ‹Посыльного›“? А главное, я правильно удивился, почему же стреляют в „Посыльного“, а потом догадался, что, наверное, стрельба на недолетах, как, помнишь, раз стреляли, и сам флагарт тут, он же видит. Хотел сделать лучше, а вышло — чуть не угробили „Посыльного“, и теперь мне такой срам на весь РККФ, хоть стреляйся, да жалко Клюшки, выходит, что недослужишь — бьют и переслужишь — бьют. Пока прощай, пожалуйста, пересылай мне Клюшкины письма прямо сюда, я буду отвечать. Жму руку.

С артиллерийским приветом твой товарищ

Ф. Затемяшенный.

21 июля 1926 года, гарнизонная гауптвахта».

БЕШЕНАЯ КАРЬЕРА

Должен вас заранее предупредить, что за достоверность этой истории я ручаться не могу, так как сам свидетелем ее не был.