Рассказы из всех провинций

— Простите, — продолжал между тем свои расспросы самурай, — не доводится ли этот юноша родственником господину Торикаве Хаэмону?

Кого ничего не ответила и лишь залилась слезами. Огорчившись из-за того, что женщина относится к нему с недоверием, самурай поведал ей следующее:

— Да будет вам известно, что мое имя — Отани Каннай. С Мураноскэ-доно мы были назваными братьями. Узнав о его безвременной гибели, я отправился в Энсю, надеясь отомстить убийце и отслужить по брату заупокойную службу. Однако это дальнее путешествие оказалось напрасным — убийцу мне найти не удалось. Теперь же я узнал, что он скрывается в одном из горных селений Ёсино. Я как раз держу туда путь.

При этих словах Кого припала к Каннаю с возгласом:

— Юноша, о котором вы спрашивали, сын Мураноскэ — Мурамару! — и рассказала ему все от начала до конца.

Тут все прослезились, однако теперь было не время предаваться скорби.

— Ну, пора отправляться в Ямато на поиски Дзимпэя, — сказал Каннай.

Все вместе они разыскали нужное селение в горах Ёсино и выведали, где скрывается Дзимпэй. После этого Мурамару с помощью Канная отомстил убийце своего отца и вместе с матерью и кормилицей благополучно покинул те края.

События эти давно уже канули в прошлое, но рассказы о них и по сей день ходят среди людей.

Безрассудный гнев, или Человек, который женился не взглянув на лицо невесты

В городе Кумамото провинции Хиго жила известная врачея, которую все звали вдовой Гэнсюна. Покойный муж ее — Гэнсюн — не знал себе равных в искусстве иглоукалывания и перед смертью, поскольку не было у него сына-наследника, поведал тайну своего умения жене. Похоронив Гэнсюна, та не стала искать себе второго мужа, остригла волосы, взяла себе имя Мёсюн и посвятила себя врачеванию больных. Поскольку была она женщиной, ее охотно приглашали к женам знатных особ, и со временем Мёсюн стала запросто появляться в особняках на улице Яката.[148]

Случилось как-то занемочь младшей сестре самурая Дзэнрэндзи Гэки, которая звалась Отанэ. Хотя девушке уже минуло восемнадцать, охотников жениться на ней все не находилось. Потому жила она затворницей, почти не покидала своих покоев и постоянно пребывала в унынии. И вот наступил день, когда она почувствовала стеснение в груди, заболела и слегла в постель. К ней тотчас позвали Мёсюн, которая поставила ей иглы, и вскоре девушка начала поправляться. Мёсюн каждый день ее навещала, девушка же принимала ее с особой сердечностью и даже подарила своей спасительнице несколько платьев с собственного плеча, так что ее заботами Мёсюн не ведала ни голода, ни холода.

Между тем в том же замке, что и Гэки, служил адъютантом самурай по имени Фусаки Гумпэй. Был он человеком знатным и весьма преуспел в воинских искусствах, однако все еще ходил в холостяках, хотя ему уже исполнилось двадцать шесть лет. Правда, он давно искал себе невесту, чтобы хороша была собой да к тому же сметлива. И вот случилось так, что Мёсюн стала появляться в его доме. Как-то, разговорившись с нею, Гумпэй спросил:

— Не приходилось ли вам слышать, нет ли у кого поблизости дочери на выданье?

Та сразу вспомнила о сестре Гэки и принялась ее расхваливать, — дескать, второй такой красавицы не найти, одним словом, постаралась представить ее в самом выгодном свете. Гумпэй, еще не видя девушки, воспылал к ней любовью.

— Если бы вы сумели заручиться согласием ее родных, — воскликнул он, — я немедленно женился бы на ней.

— Не беспокойтесь, я все устрою, — пообещала Мёсюн и отправилась прямиком к Гэки-доно. С ловкостью настоящей свахи она сумела уговорить не только самого Гэки, но и его жену, так что вопрос о сватовстве был решен.

Вскоре жених и невеста обменялись подарками, и в обоих домах стали готовиться к свадьбе, которая была назначена на одиннадцатый день одиннадцатой луны — этот день считался в том году счастливым.

Когда наступил день свадьбы, Мёсюн, нарядно разодетая, уселась в паланкин и прибыла в дом Гумпэя во главе процессии. Гостей собралось великое множество. Подобное пышное празднество устраивают только раз в жизни, и бутылочки и кувшины с сакэ, приготовленные для свадебного пира, радовали глаз. Больше всех ликовал Гумпэй, однако как только он взглянул на невесту, его счастливое настроение улетучилось без следа: девица, предназначенная ему в жены, выглядела вовсе не так, как он себе представлял. Разве только сложением она не отличалась от остальных женщин, лицом же была уродлива сверх меры: скулы чересчур широкие, лоб непомерно высокий, волосы редкие, губы претолстые, а нос приплюснутый. Любая из ее служанок рядом с нею казалась красавицей.

Не на шутку рассердившись, Гумпэй подозвал к себе Мёсюн.

— Самый последний вор — и тот честнее вас! Будь вы мужчиной, я не оставил бы вас в живых, а так приходится вас пощадить, но за это вы должны сегодня же отправить восвояси невесту вместе с ее приданым! — Так в слепой ярости кричал Гумпэй, не задумываясь, чем это может кончиться.