Рассказы из сборника 'Семь гонцов'

"Так я и чувствовал, - прошептал губернатор жене, которую слегка лихорадило, - так я и знал, что все это плохо кончится".

Завистливый музыкант

Композитор Аугусто Горджа, человек в расцвете сил и славы и не в меру ревниво следящий за чужими успехами, прогуливаясь вечерком в одиночестве по своему кварталу, услышал звуки фортепьяно, доносившиеся из какого-то большого дома.

Аугусто Горджа остановился. Музыка была современная, однако совсем не такая, какую сочинял он сам или его коллеги; ничего подобного он еще не слышал. Невозможно было даже сразу определить, серьезная она или легкая; в ней чувствовалась присущая некоторым народным песням грубоватость и в то же время злая издевка; вроде бы шутливая, она все же несла в себе какую-то страстную убежденность. Но больше всего Горджа был поражен языком этой пьесы, совершенно чуждым старым канонам гармонии, - времена ми резким и вызывающим, но в то же время необычайно выразительным. и еще в этой музыке были восхитительная раскованность и юношеская легкость, словно создали ее без всякого труда. Скоро рояль умолк, и тщетно Горджа продолжал ходить взад-вперед по улице, надеясь, что музыка зазвучит снова.

"Небось какая-нибудь американская штучка. У них там за музыку сходит самая чудовищная мешанина", - подумал он и повернул к дому. Однако весь вечер и весь следующий день он испытывал какое-то беспокойство; так бывает, когда человек во время охоты в лесу налетает на острый камень или на дерево, но, охваченный азартом, не придает значения этому пустяку, и лишь потом, ночью, когда ушибленное место начинает болеть, он никак не может вспомнить, где и когда так ушибся. и не одна неделя пройдет, прежде чем след от ушиба исчезнет окончательно.

Спустя какое-то время, вернувшись домой часов в шесть и открыв дверь, Горджа услышал звуки радио, доносившиеся из гостиной: его искушенный слух сразу же уловил знакомые пассажи. Только теперь их исполнял оркестр, а не один лишь пианист. Да, это была та самая пьеса, которую он услышал тогда вечером: то же мощное, горделивое звучание, те же непривычные каденции чуть ли не с оскорбительной властностью навязывали идею галопа, образ несущегося во весь опор коня.

Не успел Горджа закрыть дверь, как музыка прекратилась, а из гостиной навстречу ему с необычной поспешностью вышла жена.

"Здравствуй, милый, - сказала она. - Я не знала, что ты вернешься так рано".

Но почему же лицо у нее было такое смущенное? Может, она хотела что-то от него скрыть?

"Что случилось, Мария?" - спросил он недоуменно.

"Как это - что случилось? А что должно было случиться?" - сразу же взяла себя в руки жена.

"Не знаю. Ты поздоровалась как-то так... Скажи, что это сейчас передавали по радио?" - "Ну вот, буду я еще прислушиваться!" - "Тогда почему же, когда я вошел, ты сразу выключила приемник?"

"Это что еще за допрос? - воскликнула она со смехом. - Если уж тебе так хочется знать, то я выключила его сейчас мимоходом: ушла к себе в комнату, а выключить забыла". "Передавали какуюто музыку... довольно любопытную..." Ц сказал погруженный в свои мысли Горджа и на правился в гостиную.

"Ну что ты за человек! Можно подумать, что тебе музыки не хватает... С утра до вечера музыка, музыка... все никак не угомонишься. Да оставь ты в покое этот приемник!" - крикнула она, увидев, что муж намеревается снова включить его. Горджа оглянулся и внимательно поглядел на жену: что-то ее тревожило, чего-то она вроде боялась. Он демонстративно повернул ручку, засветилась шкала, раздалось обычное потрескивание, потом из шума вынырнул голос диктора: "...редавали концерт камерной музыки. Следующий концерт, предлагаемый вашему вниманию фирмой "Тремел"..." "Ну что, теперь ты доволен?" - спросила Мария, заметно приободрившись.

В тот же вечер, выйдя после ужина прогуляться с приятелем Джакомелли, Горджа купил газету с программой радио и посмотрел, что передавали за день.

"1б час. 45 мин., - прочел он, - концерт камерной музыки под управлением маэстро Серджо Анфосси; сочинения Хиндемита, Кунца, Майсена, Риббенца, Росси и Стравинского". Нет, к Стравинскому музыка, которую он слышал, никакого отношения не имела. Ни Хиндемиту, ни Майсену она тоже принадлежать не могла: Горджа знал их слишком хорошо. Выходит, Риббенц? Нет, Макс Риббенц, его старый товарищ по консерватории, лет десять тому назад написал большую полифоническую кантату - вещь добротную, но какую-то школярскую, а потом и вовсе перестал сочинять. Лишь совсем недавно, после большого перерыва, он вновь заявил о себе, пристроив какуюто оперу в Театро ди Стато; как раз в эти дни и должна была состояться премьера. Но, судя по той, первой его работе, можно было представить себе, что это такое. Значит, Риббенц тоже отпадает.

Оставались только Кунц и Росси. Но кто они такие? Горджа никогда не слышал этих имен.

"Что ты там ищешь?" - спросил Джакомелли, видя, как он сосредоточенно вглядывается в газету.

"Ничего. Сегодня я слышал по радио одну вещь. Хотелось бы знать, чья она. Любопытная музыка.

Но тут не разберешь..."

"Какая хоть она?"