Рассказы из авторского сборника «Выкрикивается лот сорок девять»

Порпентайн спрятал руки за спиной. Ну да. Не этого ли они ждали? Целых пятнадцать лет. Сам того не ведая, он преступил незримую черту. Теперь он ублюдок, чистоты нет и в помине. Порпентайн обернулся посмотреть, как уходит Виктория, нежно и трепетно глядящая на Сфинкса. «Ублюдок, — подумалось ему, — это лишь еще один способ сказать „человек“». Сделав последний шаг, вы не можете остаться незапятнанным — это никому не дано. Получается, что они добрались до Гудфеллоу, потому что тот преступил черту утром на Каирском вокзале. А Порпентайн — то ли из любви, то ли из милосердия — совершил роковой шаг, нагрубив шефу. И только впоследствии понял, кому именно нагрубил. Всё — и его дерзость, и предательство — свелось на нет. Приравнялось к нулю. Может, так бывает всегда? Боже правый. Порпентайн вновь повернулся к Молдуорпу.

Может, это его Манон?

— Вы были хорошими врагами, — произнес он наконец. Звучало фальшиво. Вот если бы у него было больше времени — на то, чтобы выучить новую роль…

Настал момент, которого они ждали. Гудфеллоу услышал выстрел и, обернувшись, увидел, как Порпентайн падает на песок. Он вскрикнул и увидел, что вся троица повернулась и пошла прочь. Возможно, они направятся прямо в Ливийскую пустыню и будут идти, пока не достигнут далекого морского берега. Затем, покачав головой, он взглянул на девушку. Взял ее за руку, и они вернулись к фаэтону. Разумеется, шестнадцать лет спустя он был в Сараево, в толпе, собравшейся, чтобы приветствовать эрцгерцога Франца-Фердинанда. Поговаривали об убийстве как о возможном толчке к апокалипсису. Гудфеллоу должен был находиться там и, если удастся, предотвратить и то и другое. Он был теперь сутулым, потерял половину волос. Время от времени он пожимал руку последней из покоренных им особ — блондинке-барменше с усиками; она описывала его подружкам как простодушного англичанина, который не слишком хорош в постели, зато не жаден.

Секретная интеграция

На улице шел дождь, первый дождь в октябре, на исходе сенокосной поры, осеннего великолепия и той прозрачной ясности последних ведренных дней, которая еще несколько недель назад манила жителей Нью-Йорка, толпами устремившихся на север в Беркширские горы[118], чтобы поглазеть на залитое солнцем разноцветье деревьев. Сегодня была суббота и дождь — гнусное сочетание, как назло. Тим Сэнтора сидел дома, дожидаясь десяти часов и размышляя о том, как улизнуть на улицу, не попавшись на глаза матери. Гровер назначил встречу на десять утра, и не прийти было нельзя. Тим, свернувшись калачиком, устроился в старой стиральной машине, лежавшей на боку в чулане; он слушал журчание стекающей по желобу дождевой воды и разглядывал бородавку на пальце. Бородавка появилась недели две назад и никак не проходила. На днях мать водила его к доктору Слотропу. Доктор намазал бородавку какой-то красной мазью, выключил свет и сказал: «Ну-с, посмотрим, что будет с бородавкой, когда я зажгу мою волшебную фиолетовую лампу». Вид у лампы был не очень-то волшебный, однако, когда доктор ее включил, бородавка засветилась ярким зеленым цветом. «Прекрасно, — сказал доктор Слотроп. — Зеленая. Значит, пройдет сама, Тим. Совершенно точно». Но когда они выходили, доктор, понизив голос до шепота, который Тим научился не пропускать мимо ушей, сказал его матери: «Суггестивная терапия помогает в половине случаев. Если бородавка в ближайшее время не пройдет сама по себе, приведите его еще раз, и тогда попробуем жидкий азот». Вернувшись домой, Тим сразу побежал к Гроверу, чтобы спросить, что значит «суггестивная терапия». Он нашел его в чулане, где Гровер занимался очередным изобретением.