Рассказы-исследования

Девятитомное собрание его сочинений, где Бунин так высоко отзывается о Лилии Алексеевне, молодой женщине с ясным лицом, вышло двумя годами позднее.

Потом я поняла, почему мне довелось сделать это открытие – маленькое, но ценное. Я не была человеком со стороны – слишком давно меня занимало все, что касалось Чехова. Этот интерес усилился, когда я стала писать рассказы. Помню, работавший в ту пору в «Новом мире» Сергей Антонов сказал об одном писателе, что у него чувствуется школа Чехова и Бунина.

Чехова и Бунина… Многие объединяли этих писателей при жизни и долго потом. И лишь не скоро поняли, что это две совсем разные, хотя и близкие школы. Но давно почувствовала это Авилова:

«…Чехов давал мне советы, которые тогда я плохо понимала: „Будьте холодны, когда пишете“. Лучше всего я поняла этот холод не на Чехове, а на Бунине… он в совершенстве владеет секретом писать холодно, а вызывать самое сильное впечатление. Я бы сказала, что он открыл новую школу, и очень хорошо взялась бы доказать это…»

Впервые же о возникновении школы Бунина она говорит еще в пятнадцатом году.

Редакция «Юности» проявила разумную осторожность – три известных литературоведа решали вопрос, можно ли напечатать мой рассказ. Двое из них высказались в мою пользу, и «Цветы девицы Флоры» появились в журнале.

Пятнадцать лет отделяют меня от первого прикосновения к этой теме. Отделяет мой собственный жизненный опыт и опыт литературный, за эти годы много написано, еще более перечитано и передумано. И вот – биографическая рукопись Авиловой, иногда плавные, цельные, порой отрывочные записи, ее дневники. Написанные для себя, для взрослых уже детей в надежде, что когда-нибудь прочтут – потом, когда ее не будет на свете, – эти записи создали для меня заново портрет пленительной женщины.

Женщины, которую любил Чехов.

Кто была Беатриче?

Кого сохранил для нас Леонардо в образе Моны Лизы? Какой была она, вдохновившая Чехова на рассказы о любви?..

Кроме высокой оценки Бунина, она не удостоилась до сей поры серьезного внимания. В сущности, мы долго знали о ней лишь то, что о себе сообщила она сама. И это принято было как истина. Она же в свойственной ей манере всегда смотрит на себя как бы чуть свысока. Слегка себя высмеивая, над собой подтрунивая. Как бы памятуя строки чеховского письма: «Горды только индюки». Вот образцы того, как говорит она о себе:

«В гимназии я училась плохо»;

«…была неуверенность в себе, доходящая до уверенности, что я непременно скажу или сделаю глупость»;

«…никогда я не была глупей, чем когда я говорила с умными людьми».

Говоря о своем первом рассказе, помещенном в «Петербургской газете», которую издавал муж ее сестры С. Н. Худеков, добавляет: «Плохой рассказ». И тут же: «…это был не дебют, а просто родственная любезность».

«За свой первый рассказ я получила двадцать рублей и подарила их Мише,[5] чтобы он купил себе чернильницу. Но он не купил. Сказал, что за двадцать рублей чернильницы дрянь, и продолжал писать из пузырька…»

Она себе мало нравится. Но когда хвалят то, что она пишет, когда Максим Горький обращает на нее внимание, она готова поверить словам мужа: «У тебя счастливая наружность, вот и все!»

Ее принимают в Союз взаимопомощи русских писателей, «…но мне не страшно было: уж очень я была безобидна, незначительна. И, конечно, меня приняли».

И в главке «Как я была писательницей»:

«Я завела эти записки, в которых убожество моих умственных запасов оставляет мне такое крошечное поле действия…»

«Я была талантливое ничтожество».

Она беспощадна к себе, учиняя анализ прожитой жизни, оглядываясь на себя, оценивая свои поступки, как бы отвечая на чей-то вопрос – не на свой ли?.. Объясняя самой себе – себя.

Послушаем, что о ней говорят другие:

«Я помню ее в юности. Вся бледная, с белыми волосами, с блестящими глазами… Молодая девушка с розами на щеках»

(И. А. Бунин).

«В ней все было очаровательно: голос, некоторая застенчивость, взгляд чудесных серо-голубых глаз…»

(он же).