— Господи, зачем еще читать?! Главное — набор готовых мнений, чтобы знали, жалкие скоты: если кто на этом свете гений — этот гений, Женя, только ты. Пусть читают прочие заразы. Мы не эрудицией крепки. Выучи по три дежурных фразы — но высокомерных, как плевки. Что тебе, дитя, чужая слава? Все слова цеди через губу. Ты гла-мурна, ты имеешь право, остальных ты видела в гробу! Так ты станешь самой умной, Женя, два клише имея под рукой: надо на любые возраженья отвечать: «А сам ты кто такой?» Этим ты и самых ушлых малых выставишь в постыдном неглиже. Эти мненья в глянцевых журналах много раз изложены уже. Опыт у меня, учти, огромный: помню я далекие года — выглядеть изысканной и томной полагалось девушке тогда. Но не стало прежнего народа, сбросившего груз своих цепей, и пришла совсем другая мода: выглядеть прожженней и тупей. Тихо, без протеста и скандала, гни повсюду линию свою: мол, и то, и это я видала, и на все на это я плюю! Но — чтобы в твоих отличных данных тот не усомнился, кто умен, — из творцов особенно бездарных выбери бездарных пять имен и хвалой умеренной упрочь их. Мол, они, конечно, не вожди, но зато хотя бы лучше прочих… До дискуссии не снисходи.
— А нельзя без этого этапа? — дочь спросила, ткнувшись мне в плечо. — Я едва ли так сумею, папа. Может, нужно что-нибудь еще?
— Да, но мелочь сущая, чего там. Ты не сможешь этого не смочь. Надо быть гламурным патриотом.
— Это что еще? — спросила дочь.
— Этим, если честно, задолбали. Нет занятья проще на земле: чуть футбол — сиди в спортивном баре и кричи: «Оле, оле, оле!» На победы реагируй бурно, в пораженьях обвиняй врага. В рамках потребительского бума покупай безделок до фига — и, на зависть прежним поколеньям, предкам и поместьям родовым, так гордись возросшим потребленьем, как твой дед — рекордом трудовым. Мы — герои. Мы — любимцы Бога. Авангард планеты, почитай. Мы едим и пьем настолько много, что уже обставили Китай. О, не парься, ничего не делай, не равняйся бойкостью со мной, но гордись Отчизною дебелой, газовой, природной, нефтяной. Больше мы утопии не строим.
С неких пор у нас особый план: мы гордимся собственным героем, а герой, естественно, Билан. Вот таков патриотизм гламурный: дотерпели, дожили, смогли мир вокруг считать зловонной урной, а зато себя — пупом земли. Это, дочка, мой урок элитам — от родимой печки танцевать. Было модно быть космополитом, колу пить, пластами фарцевать — нынче ж время драк и зуботычин. Запад за ухмылкой прячет дрожь. Наш гламур теперь патриотичен, то есть никого не ставит в грош. Это сущность местного гламура. Ты ее освоишь без труда, как любая глянцевая дура.
— Нет, — она сказала, — никогда.
Я ж ее отеческой рукою потрепал по русым волосам:
— Женя! Если б ты была такою — я тебя давно побил бы сам. Не сердись, прости меня, поганца. Если хочешь быть себе верна, то тебе придется жить без глянца.
— Попытаюсь, — буркнула она.
Переворот
Мои попытки стиля — на смех курам, хоть я окончил фак с приставкой «жур». Едва успел проникнуться гламуром, как на Руси процвел антигламур. Едва мы светский имидж отрастили, едва нагородили огород, как надо появляться в новом стиле, в котором все уже наоборот. Едва я понял суть консьюмеризма, едва я научился потреблять, как победила новая харизма, и я опять отстал от моды, б…!
Российский стиль — лежанка, щи, поленья. Напрасно Запад лыбится, проклЯт. Мы общество, конечно, потребленья, но надо соблюдать его уклад. Бежать за модой — та еще работка, однако главный лозунг застолблен: вся штука в том, чтоб быть простым, как водка, но выглядеть и стоить, как бурбон. А то ведь смотрят люди рядовые, провинция духовная моя, которых предрассудки роковые загнали в нестоличные края, и думают: «Да что же это, братцы! Насколько обнаглело большинство! Давно пора как следует добраться до этих победителей всего!» И ведь полезут, этакие crazy, не пощадят ни фирмы, ни семьи… Но если нас увидят в затрапезе, то, может быть, решат, что мы свои.