— У грачей носы белые, а у тебя чёрный! Будто его нарочно коптили!
— И всё ты врёшь! Нос у меня нормальный! И очень красивый! Просто я ещё молодой грач, мало на поле бывал, мало в земле ковырялся. Вот и не успел нос до блеска начистить!
— Кукушка, Кукушка, скажи — сколько лет, сколько зим я на свете проживу?
— Ну вот, опять спрашивают. Ох, надоели! Нет, чтобы на заре подняться, в лес пораньше прийти… Утром я без остановки кукую, тыщу раз подряд. Всем бы по целому веку хватило!
— Толкунчики, вы чего толчётесь?
— А мы пляшем!
— А отчего пляшете?
— От радости!
— А какая радость у вас?
— Завтра погода хорошая будет!!
Хны-хны, бедная я, разнесчастная… И за что мне, Осине, такая доля горькая?
Все деревья у людей в почёте, всем — доброе слово. Одну меня ругают. Ни на что, мол, не гожусь, кроме как на спички… Приятно ли слышать?
Все деревья долго живут, лет по триста, по четыреста. А мне и до ста лет не прожить, — короток век осиновый.
Все деревья чем толще, тем крепче становятся. А я только начну толстеть — сразу слабну. В стволе, в серёдке, непременно гниль заводится, и чем дальше — тем пуще. Издали поглядеть — вроде бы здоровёхонька, а на самом-то деле я насквозь больная, в чём только душа держится…
Оттого я очень ветра боюсь. Стою — вся дрожу, не налетел бы вихрь, не повалил бы меня, слабую да хилую… Чуть ветерок — залопочу, заволнуюсь, заплещусь… Ох, страшно!
Одно у меня утешенье — детки. Из каждого корня моего, что в землю уходит, торчат зелёные прутики. Это молодые осинки растут.
Гляжу я на них сверху, нарадоваться не могу. До того милы мои деточки!
Сами тонюсенькие, слабенькие, а листочки развернули большие, круглые, как лопухи. И шевелят этими листочками, словно ушками хлопают.
Я их кормлю-пою, от жаркого солнышка укрываю. Растите скорей, подымайтесь, сил набирайтесь!
Придёт мой смертный час, упаду я на землю. А на моём месте — глядишь — десять новых осинок стоят.
— Ох, сколько птиц поселилось в кустах у речки! Вы только послушайте:
Батюшки, а откуда же там свисток пароходный?!
— Да это же я, Варакушка! Я одна в кустах поселилась! И соловья передразниваю, и малиновку, и скворца, и жаворонка, и свисток пароходный в придачу!
— Медведь, отчего у тебя зубы синие?
— Оттого же, отчего и у Енота.
— Енот, отчего у тебя зубы синие?
— Оттого же, отчего и у Ежа.
— Ёж, отчего у тебя зубы синие?
— Оттого же, отчего и у Мыши.
— Мышь, отчего у тебя зубы синие?
— Не видишь разве — чернику ем!
— Стриж, почему на дороге сидишь, почему домой не летишь?
— Крылья мешают. Такие вострые, такие долгие, что за землю цепляются, в траве путаются, никак не взмахнёшь… Подбросьте повыше, чтоб полететь!
— Знаете, я кто? Я Вороний Глаз. Свою круглую чёрную ягоду как вытаращу — будет вылитый глаз!
— А мы зовёмся — Раковые Шейки. У нас корень толстенький, вроде раковой шейки.
— И я не простая былинка. Я — Мышиный Хвостик! Стебелёк с колоском у меня точь-в-точь хвостик!
— Мы Кукушкины Слёзки. На всех листьях у нас пятнышки, пятнышки — словно кукушка наплакала.
— Ну а я Медвежье Ухо. Волосатый, мохнатый!
— А мы — Кошачьи Лапки. Такие серенькие, пушистенькие, совсем как лапки, только коготков нету.
— Ишь, ишь расхвастались… Вот я вас!!
— А ты кто?
— Зверобой, да и всё тут!
Все мои напасти, братцы, начались в конце весны.
Уже черёмуховый снег на землю осыпался, птицы уже свили гнёзда и начинали примолкать; у врагов у наших — волков да лисиц — народились щенки, а мы, зайчата-настовички, давно подросли, осмелели и сделались совсем похожими на взрослых красивых зайцев.
Было утро, и я собирался где-нибудь залечь подремать. Я только что побывал на деревенском поле, поз
Но не тут-то было.
Вдоль опушки тянулась человечья заброшенная тропка. Наверно, когда-то люди на водопой тут ходили. Перескочил я через эту тропку, и вдруг моя задняя лапа провалилась — щёлк! — ударило меня, и сунулся я носом в траву.
Хочу прыгнуть, дергаюсь, а лапу кто-то цапнул и держит. Хоть я и храбрый зверь, но тут у меня в глазах помутилось… Кабы знать, кто схватил, может — не так страшно было бы. А то ведь непонятно, кто тебя держит, и от этого — самый ужасный ужас.
Дёрнулся я что есть сил — подалось. Комок земли вывернул, лапу вытянул, а на лапе-то, батюшки мои…
Это я уже после узнал, что у меня на лапе было. А тогда — ещё сильней настраивался.
Висит на лапе чёрное, круглое, переплетённое, будто кривые сучья. Вроде бы неживое, а лапу зубами холодными закусило!