— Ага! — раскатился дьявольским хохотом Ванька. — Ага! — торжествовал он. — Куды же ты, старая собака, делся? Да никуды, товарищи, он не девался, потому его там никогда и не было — это там только воздух один, пустота… Во всех буржуазных книжках это написано — только нам сволочи не давали читать про это… И теперя вот должны мы всю эту поповскую брехню похерить раз и навсегда… Только тогда и будет человеку полная слобода на земле…
— Верна!.. Молодчина… — крикнул Матвей. — Все вали к чертовой матери…
Толпа одобрить Ваньку побоялась, и он. соскочив с трибуны, уверенный, тяжелыми шагами направился в недалекий губернаторский дом, в котором теперь помещался Совет рабочих и солдатских депутатов.
Хмуро потупившись, Евгений Иванович пошел домой.
У ворот стоял старый Василий, дворник, похудевший и осунувшийся, точно оробевший. В душе старика была великая смута: с одной стороны, правда, что ругают красные правителей, что положили без толку столько миллионов православных, разорили весь мир крещеный начисто, а с другой стороны, и то правда, что какой это будет толк, когда всем верховодить будет солдатня пьяная, да жиды, да всякое хулиганье? Нету в этом ничего сурьезного. и хорошего ждать теперь нечего.
— Прогулялись? — уныло спросил он хозяина.
— Да, прошелся маленько, старик… Как дела?
— Какие уж теперь дела? Наши дела совсем теперь хны… — отвечал Василий. — Все смутилось… И никак я. мужик темный, не пойму: к чему в такие дела господа встряют? Ну. мужики там рады, что авось прирезка земли будет, податя, может, маленько скостят: фабришные, те, вместе того чтобы работать, с хлагами все шляются, а с хозяина деньги все одно стянут, потому озоровать теперь всякому воля, а к тому же под шумок, гляди, и с фабрики чего упрет: солдаты, к примеру, воевать не хотят больше: емназисты радуются, екзаментов не будет: студенты, те всегда шебаршили, потому сословия такая. Нет. а вот господа-то порядочные что это банты понацепляли красные? Разве мало им от царя всего было? Разве каких правое им не хватало? Вот чего в толк не возьмет моя глупая голова!..
— Все надеются, что наладят новую жизнь получше… — уныло отвечал Евгений. Иванович.
— Ох, не вышло бы ошибки! — покачал головой Василий. — Разломать то и дурак может, нет. а ты вот построй чего… Велико ли дело, скажем, сортир, а чуть что не так, к водопроводчику беги, а он поковыряет там то да се и красненькую, глядишь, и ограчит… Ох, ошибки бы не вышло!..
И гудит, и мятется город, и исходит новыми речами…
А в это время, в этот тихий сумеречный час, по полям, за Ярилиным долом, недавно обтаявшим, топким и холодным, темною тенью, шатаясь, шла неизвестно куда старая Зорина. Платье ее было по пояс в грязи и едва держалось на худом теле, седые волосы страшно разметались, и безумные глаза были устремлены вперед, в эти сумрачные дали. Голод терзал ее пустой желудок, в душе стоял сумрак и страх перед неведомыми, но бесчисленными и опасными врагами, а в трясущейся голове тяжело роились угрюмые безумные мысли…
II
Воды потопа поднимаются
Первое время после переворота буржуазные круги Окшинека растерялись как-то под напором улицы, но потом понемножку справились, сорганизовались и потеснили улицу. Временное правительство помогало им издали телеграммами. всем, всем, всем… — назначало новых губернаторов, вместо полиции установило милицию, которая надела красные банты, лузгала подсолнышки и очень беззаботно проводила свое время, ни во что не вмешиваясь, ничего не понимая. И внимательного наблюдателя поражало и пугало одно обстоятельство: все серьезное, деловое, порядочное в буржуазных кругах затаилось, спряталось, и в первые ряды, на первые роли полезли люди ничтожные и легкомысленные. И особенно пышным цветком в буржуазных рядах распустился в это время присяжный поверенный Леонтий Иванович Громобоев. которого весь город не звал иначе как Ленькой Громобоевым.