Рассказы и повести

— Никуда он не поедет! — сказала Таня. — Ничего он не поедет! — Ей сразу захотелось заплакать — это было слышно по голосу, но только она стеснялась Стасика. — А что вы будете копать? Клад, да?

— Именно что клад, — засмеялся Стасик. Тут снова раздался звонок: дзинь! Таня опять побежала к двери:

— Кто?

Это был Лёша. Он подал Тане сумку: — Держи. Тут кило белого и пол…

Но Таня сумки не взяла:

— Я не останусь! Я тоже… я не останусь…

— Погоди, Таня! Что — тоже? — не понял Лёша.

— Как будто ты не знаешь! Копать клад, вот что «тоже». Я не останусь, так и знай. Мне Стасик всё рассказал.

— Как — Стасик! А разве он здесь?

Лёша вошёл в комнату, поздоровался с товарищем:

— Эх, Стась, ну зачем ты ей рассказал! Почему со мной не согласовал? Теперь она не отвяжется!

Стасик почесал белый затылок: — Отвяжется!

— Не отвяжусь! — крикнула Таня. Лёша заложил руки в карманы и нетерпеливо прошёлся по комнате:

— Таня, ты не дури, ладно? Тебе там будет страшно, потом ещё приснится. Ведь там только скелеты и никакого клада нет.

— Да, — подхватил Стасик, — там ещё привидения бродят и даже дерутся.

Таня засмеялась и топнула ногой;

— Никаких привидениев нету! Это всё сказки. Я знаю, вы хотите от меня удрать. А я всё равно поеду. Поеду, поеду, поеду!..

— Таня, — крикнул Лёша, — умолкни! Ты что — думаешь, не справимся с тобой? Ещё как справимся! А кто обещал маме, что будет меня слушаться? А?… Стась, давай!

Они отошли в сторонку, раскрыли толстую книгу и стали читать и перешёптываться.

А Таня села дописывать своё письмо. Теперь буквы получались кривые, перо царапало бумагу, кляксы так и садились одна за другой, но Тане не до того было. И знаков она уже никаких не ставила. Ей было не до знаков.

«Дорогая мама Леша поедет копать клад а меня не берёт дорогая мама пускай он меня возьмёт…»

Вдруг слеза капнула на букву «м», и она стала вроде «ш». Потом капнуло на «и», и оно стало похоже на «а». Но Таня не обращала на это никакого внимания. Ладно, пускай! Пускай мама видит, до чего они её довели.

А Стасик и Лёша всё шептались в углу, как заговорщики. До Тани доходили только отдельные непонятные слова: «культурный слой… напластования… диаметр…»

Наконец они кончили шептаться. Стасик сказал:

— Будь здоров, боярин Алексей. Значит, завтра у школы к семи ноль-ноль. А там все на трамвае до метро. А там на автобусе до Шумилова.

Он подошёл к Тане:

— До свиданья, свет боярышня, не плачь!

— Сам боярышник! — сердито ответила Таня.

Как только за Стасиком захлопнулась дверь, Таня снова стала просить:

— Лёша, миленький, ну возьми меня!

Лёша насупил брови:

— Опять двадцать пять! Чудила ты, Танька! Вдруг гроза, дождь, мало ли что… Простудишься, захвораешь… Там будут одни наши шестиклассники. Ну при чём тут ты? Ну скажи: при чём?

— Ни при чём! Не простужусь! Не захвораю! И потом, никакого дождя не будет, по радио говорили.

Она замолчала, села на диван и стала тереть пальцем потёртый плюш. Потом она сказала:

— Я знаю: вот если бы папа тебе велел: «Лёша, возьми Таню!», ты бы сразу взял. Да?

Лёша искоса посмотрел на Таню. Она вытирала слёзы чернильными пальцами, и всё её лицо покрылось лиловыми разводами.

Лёше вдруг стало её жалко. Он сказал:

— Ладно, возьму. Только поди умойся, а то ты на зебру похожа!

Таня вскочила с ногами на диван:

— Правда? Возьмёшь?

И прыгнула с дивана прямо на Лёшу. Потом подхватила полотенце и побежала на кухню умываться. А Лёша достал заплечный мешок и начал укладываться.

Он взял еды, мыло, полотенце, компас, рулетку — всё, что полагается путешественнику.

Потом он пошёл на кухню, нашёл в углу заступ и стал его осматривать.

Таня повернула к Лёше намыленное до ушей лицо, приоткрыла один глаз и спросила:

— А мне где лопата?

— Ладно! Будешь копать моей!

И Лёша стал обматывать заступ чистой белой тряпочкой.

Глава пятая УТРОМ

Раньше всех поднялась бабушка. Бабушки вообще все мало спят. Она подошла к дивану, на котором, укрывшись с головой, спал Лёша:

— Вставай, Алексей, вставай, не то проспишь всю свою артель.

Бабушка была против того, чтобы Таня ехала с Лёшей невесть куда, невесть зачем на край света. Поэтому она разбудила его одного.

Лёша мигом вскочил и, как был, в трусиках, подбежал к окну.

Вот хорошо! Погода замечательная! Небо синее-синее! Солнце яркое, новенькое и светит изо всех сил прямо Лёше в лицо. Дома, трубы, крыши, деревья — вся Москва освещена сбоку низким солнцем и подёрнута утренней дымкой.

На уличных часах обе стрелки вытянулись в одну длинную стрелу. Одним концом она упирается в двенадцать, а другим — в шестёрку.

Лёша для разминки раза два присел на корточки, подвигал руками, ногами, подышал через нос, как только мог глубоко, и сказал:

— Спасибо, бабушка, что разбудила. А погодка-то, погодка, как на заказ!

Он стал одеваться, прыгая на одной ноге. Время от времени он оглядывался на Таню. Она крепко спала. Её голая пятка высунулась между прутиками. Кровать была детская, с крючками для сетки. Таня из неё уже вырастала. Правая Танина рука с плохо отмытыми чернильными пальцами свешивалась с постели.

— Бабушка, — шёпотом спросил Лёша, — а как же нам с Танюшкой быть?