Рассказы и повести

Мама, не раздеваясь, кинулась к нему. Он обхватил её, прижался к маминой холодной щеке.

— А папа? Где папа?

Бабушка взяла Янкеле, уложила, покрыла одеялом:

— Спи, котик, спи, папа завтра приедет.

Она повернулась к маме:

— Ну, что сказал суд?

— Бабушка, — сказала мама, — надо быть стойкой… надо быть крепкой…

— Да, да, — шепчет бабушка.

— Вам надо гордиться таким сыном! Как он держался на суде! И вот… всех на семь… лет… в крепость. И всё! И не надо плакать…

Бабушка роняет спицы на пол и всплёскивает руками:

— Ой, горе мне! Самого старшего! Самого удачного!

— Мама, — вдруг кричит Янкеле, — смотри, это я сам написал!

Он снимает со стены свою картинку и суёт её маме.

Мама обнимает его. Он вырывается:

— Нет, ты сначала прочитай, прочитай! Мама медленно читает старательно нарисованные буквы:

Питейное заведение

И вдруг две маленькие слезы выкатились из маминых глаз и упали на картинку.

— Что ты делаешь! — закричал Янкеле. — Что ж я завтра папе покажу?!

А мамины слёзы всё падают на кривого орла с двумя головами, на красные, синие, зелёные буквы, на первую картинку Янкеле…

ЗОЛОТОЙ ГРОШИК

Наконец-то Янкеле исполнилось шесть лет! В этот день бабушка поцеловала его крепче, чем всегда, и подарила ему маленькую блестящую денежку — грошик. Янкеле спросил:

— Он золотой, да?

Бабушка была глуховата. Она кивнула головой:

— Да, котик, да!

Янкеле обрадовался. Он любовался денежкой, дышал на неё и всё думал, как бы получше её истратить.

А что, если отдать её извозчику Геноху! Тогда можно будет долго кататься на его огромном фаэтоне — спереди, на мягком сиденье, как настоящий пассажир с варшавского поезда.

Нет, жалко отдавать грошик Геноху. Прокатиться можно и так, сзади, там, где болтается ведро и мелькают страшные, облепленные грязью спицы. Пускай Генох кричит: «Шейгец, слезай!» — пускай хлопает кнутом — всё равно ему Янкеле сверху не достать!

А что, если отдать грошик Монику Мошковскому! За это, пожалуй, можно попросить его новые башмаки с резинками. Вчера он вышел во двор в этих башмаках и, поминутно нагибаясь, обтирал их рукавом.

— А я сегодня именинник, — сказал он. — А мне мама рубль дала!.. Приходите, ребята, у нас будет бал, вот!

Янкеле никогда ещё не бывал на балах и даже не знает, что это такое — бал. И хотя бабушка сказала ему: «Не ходи к ним, Янкеле!» — он всё-таки пошёл, потому что ему очень хотелось увидеть бал.

Моник, нарядный, приглаженный, встретил его у дверей:

— Ты?… Подожди, я сейчас!

Янкеле долго сидел на кухне, где мыли посуду, где стучали ножи и вилки, а над плитой то и дело взлетал тёплый, вкусный пар. Потом кухарка сказала:

— Наш Монечка пошутил, а ты ждёшь! Иди, дурачок, а то мне смешно делается.

Янкеле побрёл домой. Бабушка спросила:

— Как тебе понравился бал?

Янкеле сказал только:

— Бал… бал… Вот!

Потом заплакал и сразу лёг спать, потому что бабушка ему не раз говорила: «Когда спишь, ничего не чувствуешь».

Нет, Монику нельзя отдавать денежку. Кому ж всё-таки? Вдруг он услышал знакомое:

— Свежи-и… пирожны-ы!..

Это пирожница Хана. Вот кому он завидует! Ей хорошо, ей уже лет двенадцать, а не просто шесть. И у неё большая корзина с пирожными, и она может их есть, когда захочет.

И Янкеле решил: он отдаст Хане золотой грошик, накупит пирожных и даже бабушку угостит.

Зажав монетку в кулак, он выбежал за ворота.

Хана медленно шла серединой улицы. Она вся изогнулась, потому что на плече у неё стояла большая корзина. Издали казалось, будто корзина сама передвигается на худых, босых ногах, будто корзина сама кричит тонким голосом:

— Свежи-и… пирожны-ы!..

Янкеле побежал за Ханой:

— Пирожны-ы… Стой!

Корзина повернулась, опустилась, и Янкеле увидел покрытое пылью и потом лицо Ханы. Но он смотрел не на Хану, он смотрел в корзину. Ой, сколько ж там пирожных! И длинные, и круглые, и изогнутые, и в бумажках, и без бумажек…

Хана спросила: — Тебе какое?

Янкеле не знал, какое выбрать. Он молча разглядывал чудесное богатство Ханы-пирожницы.

Хана сказала:

— Замечательный товар! Свеженьки… сахарны…

Янкеле очнулся. Он стал показывать пальцем:

— Это и то… Нет, то… Нет, вон то… Много…

И он протянул Хане-пирожнице золотой грошик. Монетка весело заблестела на её ладони, на которой красными пятнами отпечаталась ручка корзины.

Вдруг Хана крикнула:

— Что ты мне голову морочишь!

Она взмахнула рукой, и грошик, сверкнув, упал в канаву.

Янкеле растерялся:

— Он же не такой, Хана, он же золотой!

— Такой золотой, как ты!

Она вздохнула, подняла корзину и пошла:

— Свежи-и… пирожны-ы!..

Янкеле долго барахтался в канаве, среди мусора и соломы. Но вот грошик нашёлся. Янкеле повеселел, стал его вытирать, и монетка опять засияла.

«Ну ладно, — подумал Янкеле, — пускай считается не золотой, всё равно я куплю, хоть не целое, хоть кусочек».

И он снова побежал за Ханой:

— Дай… кусочек…

Хана, не оборачиваясь, ответила:

— Что я, резать буду? Что это тебе, колбаса?

Но Янкеле не отставал. Ничего, он будет за ней ходить, ходить, ходить, и, когда она устанет, и сядет, и начнёт есть пирожное, тогда он купит у неё на грош.