Рассказы и повести

— Ладно, папа, лежи, отдыхай! Тебе ещё нельзя много говорить. А то я Шурочке скажу. И градусник возьми.

— Строгая сестрица! — сказал боец с соседней койки.

— А как же! Будущий профессор! — отозвался Миколас Петраускас, принимая от дочери градусник.

Онуте была счастлива: она нашла папу! Она не выходила из госпиталя и редко бывала теперь в белом флигельке у Миши.

А Мишу теперь заботило одно: что с мамой? Почему она так долго не пишет? Больше двух недель прошло с тех пор, как она проехала, а до сих пор ни словечка не прислала. А ведь она поехала не куда-нибудь, а на фронт!

Миша сильно тревожился. Папа тоже тревожился, но виду не подавал. Один только раз поздно вечером, после работы, он, снимая с себя халат, подошёл к Мише и задумчиво сказал:

— Мишук, что-то нас с тобой мамка забыла, а?

Миша уже лежал, собирался заснуть. Он открыл глаза, поднял голову:

— Папа, скажи правду, ты беспокоишься?

— Да нет, что ты! С чего ты взял? Я совершенно не беспокоюсь. Просто так, к слову пришлось. Скорей всего, ей некогда, или письмо затерялось. Ведь это бывает.

— Конечно, бывает, — сказал Миша, — ты не думай.

— И ты не думай, — отозвался папа. — А между прочим, уважаемый путешественник, не пора ли вам в Москву? Ведь скоро занятия начнутся!

— А с кем же я поеду? — спросил Миша. — Одного ведь ты меня не пустишь? Папа, пусти меня одного! Я знаешь как хорошо доеду!

— Нет, уж ты, пожалуйста, не выдумывай. Помнишь того лётчика, который нас сюда привёз? Вот с ним.

Мише сразу вспомнилось добродушное, улыбающееся лицо дяди Серёжи.

— А только, папа, с кем же я в Москве буду жить?

Папа задумался, потеребил свою бороду:

— Да… Забыла нас мамка. Нехорошо!

А после, когда Миша заснул, он потихоньку сел к столу, достал бумагу и, поминутно оглядываясь на спящего сына, начал украдкой писать:

Запрос

В штаб Третьего белорусского фронта.

К вам была направлена художница Н. Денисьева,

Просьба…

В ставни негромко постучали. Пётр Никитич положил перо и тихо, чтобы не разбудить сына, спросил:

— Кто?

— Товарищ начальник, — раздался голос дяди Корнея, — вас просят.

Начальник привык к тому, что его будят по ночам — то по телефону, то просто так, через посыльного. Он снял с гвоздя халат:

— Сейчас приду.

— Нет, товарищ начальник, не в госпиталь.

— А куда же?

— Да тут вас военные требуют. У ворот.

— У ворот? — Начальник повесил халат на место. — Скажи, пускай завтра придут.

— Извините, товарищ начальник, а только они сейчас требуют.

— Что там ещё?

Пётр Никитич накинул на плечи вместо халата шинель и вышел на крыльцо.

Стояла тёмная августовская ночь. Над домами мерцали большие звёзды. В августе они всегда большие и яркие.

Во мраке с трудом можно было разглядеть фигуры двух красноармейцев с винтовками за плечами. Штыки словно перечёркивали звёздное небо. Рядом с красноармейцами стоял ещё кто-то, но кто именно — в темноте нельзя было разобрать.

— В чём дело, товарищи? — спросил начальник.

Красноармейцы не успели ответить. Раздался женский голос:

— Петя!

— Наташа! — вскрикнул начальник и шагнул в темноту, протягивая руки.

…Наталья Лаврентьевна, как и обещала, приехала в Вильнюс. Поезд пришёл глубокой ночью, но Наталья Лаврентьевна не стала дожидаться света, а подхватила свой чемоданишко и папку и давай бродить по городу.

Бродила до тех пор, пока не наткнулась на патруль.

— Ваш пропуск!

Конечно, никакого пропуска у неё не было. Она стала объяснять:

— Мне в госпиталь… в Центральный госпиталь…

— А вот мы с вами, гражданка, пройдёмся и проверим, какой вам госпиталь нужен…

— Вот спасибо им! — рассказывала Наталья Лаврентьевна. — Без них я бы до сих пор путалась в этих улицах и закоулках.

…Утром Миша проснулся, открыл глаза и вдруг как закричит:

— Мама! Это не ты, это мне снится!

Мама нагнулась к нему, ущипнула за ногу.

— Ой, мамка, больно! — завопил Миша.

Весело было в то утро во флигельке. Мама там, уж конечно, сразу всё расставила по-своему. А папа всё корил её:

— Как же тебе не совестно, Наташа! Столько времени не писала!

— Да всё некогда было, Петя. Работала! Она взгромоздила свою огромную папку на стул, прислонила её к спинке и стала показывать рисунок за рисунком.

Мама верно сделала много. Она рисовала танкистов, пехотинцев, артиллеристов — в походе, в окопах, в наступлении. Один рисунок больше всех понравился Мише. Нарисован красноармеец. Он стоит в только что освобождённом от фашистов селе. За его спиной ещё горят хаты.

А боец держит на руках маленького оборванного, измученного ребёнка. Малыш тянется ручонками к лицу бойца и трогает ремешок от каски, стягивающий подбородок. А красноармеец так ласково смотрит на ребёнка, словно это его родной сын.

Очень хороший рисунок! Папе он тоже очень понравился.

— Вот этот, Наташенька, — сказал он, — обязательно дай в альбом.

А потом он, конечно, опять ушёл к себе в госпиталь. А Миша потащил маму на улицу. Ему хотелось познакомить её с Онуте, с Бронеком, с Юргисом и другими ребятами.

Но Онуте теперь не выходила из госпиталя. Да и ребят нигде не видно было.