Рассказы и очерки (1850-1859)

В этих длинных шеренгах престарелых и больных некоторые старики были прикованы к постели, и с давних пор; другие сидели на кроватях, полунагие; некоторые умирали на своих постелях; некоторые встали с постелей и сидели за столом, поближе к огню. Мрачное или вялое равнодушие к нашим вопросам, тупая бесчувственность ко всему, кроме тепла и пищи, унылая безропотность, потому что жаловаться бесполезно, упрямое молчание и одно злобное желание: чтобы их оставили в покое - вот что, как мне казалось, встречало нас всюду. В одной из этих унылых стариковских шеренг произошел - пока не подоспела надзирательница - примерно следующий маленький диалог:

- Все у вас в порядке? Жалоб нет?

Молчание. Старик в шотландском берете, который сидит вместе с другими на скамье за столом и ест кашу из жестяной миски, сдвигает немного назад свой берет, чтобы посмотреть на нас, потом ладонью опять надвигает его на лоб и продолжает есть.

- Ну как, все в порядке? - повторяем мы.

Снова молчание. Другой старик, который сидит на постели и дрожащей рукой чистит вареную картофелину, поднимает голову и смотрит на нас.

- Еды хватает?

Ответа нет. Еще один старик, в постели, поворачивается на другой бок и кашляет.

- Как вы себя чувствуете? - обращаемся мы к нему.

Этот старик ничего не отвечает, зато другой старик, высокий, с очень хорошими манерами и очень правильной речью, выходит откуда-то и вызывается дать нам ответ. Ответ здесь почти всегда исходит от добровольца, а не от того человека, на которого мы смотрим и к которому обращаемся.

- Мы очень стары, сэр, - мягко и внятно звучит его голос. - Большинство из нас уже не может хорошо себя чувствовать.

- А как вам тут живется?

- У меня нет жалоб, сэр. - Легкий кивок головой, легкое пожимание плечами и что-то вроде извиняющейся улыбки.

- Еды хватает?

- Как вам сказать, сэр; у меня плохой аппетит. - Тем же тоном, что и раньше. - И все-таки я легко справляюсь со своей порцией.

- Однако, - я показываю ему на миску с воскресным обедом: куском баранины и тремя картофелинами. - Так не умрешь с голоду?

- Конечно, нет, сэр, - тем же извиняющимся тоном. - Не умрешь.

- Чего бы вы хотели?

- Нам дают очень мало хлеба, сэр. Ужасно мало хлеба.

Надзирательница, которая уже стоит рядом со спрашивающим, потирая руки, вставляет: "И правда, что маловато, сэр. Им положено шесть унций в день; а когда позавтракают, много ли там останется на вечер?"

Еще один старик, который до того был невидим, поднимается с постели, как из могилы, и смотрит на нас.

- А чай вам дают по вечерам? - Вопрос обращен к старику с правильной речью.

- Да, сэр, по вечерам нам дают чай.

- И вы приберегаете, сколько можно, хлеба от завтрака, чтобы съесть его с чаем?

- Да, сэр, - если можно приберечь хоть сколько-нибудь.

- Так вы, значит, хотели бы больше хлеба к чаю?

- Да, сэр. - Лицо у него при этом очень встревоженное.

Тот, кто спрашивал, по доброте сердечной немного смущен и меняет тему разговора.

- А что сталось с тем стариком, который раньше лежал на той постели в углу?

Надзирательница не может вспомнить, о каком старике идет речь. Тут перебывало столько стариков! Старик с правильной речью задумывается. Призрачный старик, который воскрес в своей постели, говорит: "Билли Стивенс". Другой старик, который до тех пор сидел, ссутулившись, над самым очагом, пискливо выговаривает:

- Чарли Уолтерс.

Это вызывает какое-то слабое подобие интереса. Вероятно, Чарли Уолтерс был занимательным собеседником.

- Он умер, - говорит пискливый старик.

Пискливого старика поспешно оттесняет еще один с прищуренным глазом, который говорит:

- Да! Чарли Уолтере умер на этой постели и... и...

- Билли Стивенс, - упорствует призрачный старик.

- Нет, нет! И Джонни Роджерс умер на этой постели, и... и... оба они умерли, а Сэмюел Бойер... - это ему кажется чрезвычайным событием, - тот ушел!

После этого он умолкает, и все старики, утомленные беседой, тоже умолкают, а призрачный старик возвращается в свою могилу и уносит с собой тень Билли Стивенса.

Когда мы направляемся к двери, еще один старик, которого мы раньше не видели, охрипший старик в фланелевом балахоне, вдруг оказывается перед нами, точно вырос из-под земли.

- Прошу прощения, сэр, дозвольте сказать слово.

- Да, что такое?

- Я стал поправляться, сэр. А чтобы совсем было хорошо, - он показывает рукой на свое горло, - мне бы немного свежего воздуха, сэр. Это мне всегда шло па пользу, сэр. Уж очень редко нас выпускают, пока-то дождешься очереди! Вот если бы джентльмены, в будущую пятницу, дали мне разрешение на прогулку, - хоть иногда, сэр, хоть на часок...