Рассказы и крохотки

«Ай, силён крестьянский Бог!» – Из пространной летописной повести: «А Мамай съ страхом въстрепетавъ и велми въстонавъ, и рече: „Великъ богъ крестьяньский и велика сила его: братьа измаиловичи, безаконнии агаряне, побжите неготовыми дорогами“. А самъ, вдавъ плещи свои, и побже скоро паки къ Орд».[132] Перевод Л. А. Дмитриева: «А Мамай, затрепетав от страха и громко восстенав, воскликнул: „Велик бог христианский и велика сила его: братья измаильтяне, беззаконные агаряне, бегите непроторёнными дорогами“. А сам, повернув назад, без промедления побежал в Орду».[133] В «Задонщине» встречаем и «за вру христианьскую»,[134] и «за вру крестьяньскую».[135] В пространной летописной повести – только «род крестьяньский»,[136] «за правую вру крестьяньскую»,[137] «за свою братью и за вся крестьяны»[138] и т. п.

…руки-ноги молодецкие разбросав косыми саженями… – Косая сажень – от носка вытянутой ноги до конца среднего пальца вытянутой руки противоположной стороны.

Отпуск возьму, да поеду в Москву, к самой Фурцевой! – С 1960 по 1974 г. Е. А. Фурцева была министром культуры СССР.

Церковь во имя Сергия Радонежского, сплотившего русские рати на битву, а вскоре потом побратавшего Дмитрия Донского с Олегом Рязанским… – Распри между московским и рязанским князьями продолжались до 1385 г., когда Олег разбил войско, отправленное против него Дмитрием. «Димитрий стал хлопотать о мире, отправлял к рязанскому князю послов, но никто не мог умолить Олега; наконец по просьбе великого князя отправился в Рязань троицкий игумен, св. Сергий. Летописец говорит, что этот чудный старец тихими и кроткими речами много беседовал с Олегом о душевной пользе, о мире и любви; князь Олег переменил свирепость свою на кротость, утих и умилился душою, устыдясь такого святого мужа, и заключил с московским князем вечный мир. Этот мир был скреплён даже семейным союзом: сын Олега женился на дочери Димитрия».[139]

– Сколько ж платят вам, Захар Дмитрич? <…> – Двадцать семь рублёв. – Как же может быть? Ведь минимальная – тридцать. – Не только минимальная зарплата, но и другие государственные выплаты в сельской местности были ниже, чем в городах.

…и услышать блоковских лебедей в стороне Непрядвы. – Отсылка к строкам Блока из цикла «На поле Куликовом»:

Мы, сам-друг, над степью в полночь стали:
Не вернуться, не взглянуть назад.
За Непрядвой лебеди кричали,
И опять, опять они кричат…[140]

…история возвращалась петлями, возвращалась и душила. – Только через сто лет, в 1480 г., после «стояния на Угре», Русь освободилась от ордынского ига.

Не-е-ет, я этого так не оставлю! Я до Фурцевой дойду! До Фурцевой! – «Антикитайскую-то мину я рассчитал, а не заметил, что рассказом своим закладываю куликовского Захара, – сокрушался А. С. – Говорят, опозоренная такой фигурой, Фурцева распорядилась уволить Смотрителя Поля. Так и всегда: в сумрачной столице идут политические бои, а у дальних мужиков головы летят».[141]

В «Новом мире» рассказ заканчивался припиской:

«Это было два года назад. Может быть, сейчас там опрятней и заботней. Да ведь не фельетон писан к сроку, а вспомнилось мне это наше вечное Поле, а на нём его Смотритель и рыжий дух.

К слову же помянулось, что местом этим не разумно было бы нам, русским, небречь» (1966. № 1. С. 76).

Как жаль

Рассказ начат в ноябре 1963 г. Закончен в ноябре 1965 г. Вместе с рассказом «Правая кисть» отвергнут в «Литературной России», «Огоньке» и «Москве». В самиздате не ходил. Впервые напечатан в 20-томном Собрании сочинений А. С. (Т. 3. Рассказы. – Вермонт; Париж: YMCA-PRESS, 1978. С. 315–320).

В основе – подлинный случай с дочерью инженера Владимира Александровича Васильева, встреченного автором по дороге из лагеря в ссылку.