Рассказы. Часть 2

Комната была полна зажженными свечами и факелами, расставленными на низких столиках. Сладкий, ароматный дым поднимался из курительниц, сворачивался кольцами, свивался в тугие спирали. Стены затянуты темным бархатом. В глубине комнаты — громоздкий низкий диван, на котором, окутанный голубоватым дымом благовоний, лежал человек.

Поджигатель испуганно вздрогнул и широко раскрыл глаза, когда человек приподнялся, опираясь на локоть.

Хозяин дивана поражал своей тучностью — он был толст чудовищно. Бочкообразное тело мягкими складками окутывала длинная белоснежная тога. Голову венчала необычная корона — венок из вечнозеленого лавра. Человек буквально сверкал: серьги, колье, кольца, браслеты, медальоны, кроваво-красные рубины и дымчато-желтые опалы бросали яркие отсветы на пол, потолок, стены.

Лицо толстяка казалось очень старым и страшным: голубая кожа толстыми складками висела под глазами, щеками, подбородком, хищный нос с горбинкой и слегка вывернутые фиолетовые губы делали его похожим на утопленника, которого нашли в ручье мистера Хенслоу. Одни лишь глаза жили на его лице, они светились ярче, чем рубины, и взгляд их был ужасен.

Человек в плаще опустился перед ним на колени.

— Я нашел его, о Богоравный, — прошелестел он. Толстяк чуть заметно кивнул; глаза его по-прежнему жутко и холодно смотрели мимо них. Наконец, фиолетовые губы шевельнулись, и от звука его голоса — низкого, мертвого — повеяло могильным холодом.

— Хорошо, очень хорошо. Я давно мечтал об этом. Ты помнишь Апия, Зарог? Его дух вселился в Роджера в тот день, в Лондоне…

Этот человек соединил в себе черты и Апия, и Роджера. Обрати внимание на его пустой взгляд, рахитичное тело, беспокойные руки. Это Апий, Апий собственной персоной.

— Да, Богоравный.

Зарог поднялся с колен и снял плащ, под которым оказалась такая же белая туника, как и у толстяка.

Тот заговорил с поджигателем.

— Как тебя зовут?

— Эйб.

— Отныне ты будешь знаться Апием, это имя принадлежит тебе по праву, — заявил толстяк, раздраженно хмуры брони. — Это ты устроил сегодняшний пожар?

Эйб ответил не сразу. Никто никогда не понимал его, большинство людей издевались над ним и осыпали насмешками, скрывай за ними ненависть. Но этот человек был ни на кого не похож, и Эйбу захотелось сказать правду.

— Да, это я.

Теперь слова полились легко и свободно. Эйб говорил об огненных монстрах и их битве с водяными змеями, о своих чувствах, и его подбадривала широкая улыбка, которой расцвело отекшее лицо толстяка. Наконец, Эйб умолк.

— Да, это Апий! — воскликнул человек с дивана, обращаясь к тому, кто привел Эйба.

— Я знал это. Он слабоумен, но по-своему, наощупь, ищет путь к Красоте. Ты обратил внимание на его рассказ о чудовище? Это же образ из «Саламандры» Апия, из «Великого Дракона» Роджера!

Он повернулся к Эйбу.

— А теперь, друг мой, я объясню, почему тебя привели сюда. Я расскажу тебе свою собственную историю. Слушай.

И он стал говорить. Огромное тело колыхалось, посиневшие от времени губы кривились, но горевшие красным пламенем глаза буравили насквозь.

— В древние времена я вершил судьбы мира, я сидел на троне.

Еще я был поэтом, искал в жизни совершенную Красоту. Я был Цезарем и в поиске возвышенного стоял выше всех человеческих законов. Я испытал все духовные и плотские наслаждения. Но Красота ускользала от меня.

В дурмане и вине я находил блеск величия, но это была не настоящая Красота, потому что после пробуждения она испарялась, оставляя после себя лишь мерзость и уродство. Еще в ранней молодости я отказался от пиршества плоти. Взойдя на престол, я начал строить мраморные храмы и башни из хризолита и нефрита, чтобы услаждать свой взор их совершенством. Эти сооружения, возведенные на зеленых холмах и сияющие в лучах яркого солнца, очаровывали меня, но, когда наступали пасмурные дни и солнце скрывалось в низких свинцовых облаках, камень становился серым и уродливым. Я замечал, что ветер, дожди и пыль разрушали Красоту, к которой я стремился. И тогда я перестал строить…

В женщинах я надеялся найти то неосязаемое очарование души, о котором всю жизнь мечтают поэты. Но я убедился, что их тела — все тот же прах, а экстазы страсти недолговечны. Тогда я обратился к новым, экзотическим наслаждениям, но и они вскоре наскучили мне своими несовершенствами.

Я прочитал творения древних философов и поэтов, но никому из них не удалось увековечить гармонию в своих стихах и трудах.

Я беседовал с мыслителями и жрецами, собирал драгоценности и благовония, исследовал все возможные тайны мира… Тщетно.

Потому что Красота заключена в Жизни, а Жизнь — это …ОГОНЬ.

На одутловатом, дряблом лице отразилась глубокая тоска.