Рассказы

Она как-то вся потерялась, даже осунулась и побледнела за эти дни, а на руках и на щеках виднее выступили лиловые пятна, что бывает у глубоких стариков перед недалеким часом смертным.

- Ну вот, а я полегонечку тут все сделаю. Так и так, мол, старушка богобоязненная, совестливая, самой ей разговаривать с тобой стыдно, потому что ты человек-то очень хороший, как с матерью родной с ней обошелся, и потому она это дело мне препоручила.

- Верно, милый, верно. А как же деньги-то ему, что за дачу он заплатил, отдавать придется?

- Ты с этим погоди, не юли, сами забегать вперед не будем, а там видно будет. Если еще бутылочку прибавишь, то и с этим как-нибудь справимся.

- А в суд, думаешь, не подаст, батюшка? - спросила старушка.

- Можешь быть спокойна. Не такой человек. Считал он тебя, можно сказать, родной матерью, а как увидит, что оказалась сволочью, он просто плюнет и уйдет поскорее и ни о каких деньгах не вспомнит, ему смотреть на тебя противно будет, а не то что еще в суде с тобой разговаривать. А ты на этом деле целковых тридцать выгадаешь.

- Все сто, милый.

- Конечно, ежели бы на какого-нибудь жулика налетела, так тогда бы плакали твои денежки. И за такую штуку он бы тебя в бараний рог согнул, а раз с таким человеком дело имеешь, тут вали смело.

Старушка горестно, озабоченно смотрела перед собой в землю, собрав рот в горсть, потом наконец, видимо, решившись, подняла привычным жестом руку ко лбу, чтобы перекреститься, как крестятся перед начатием дела, но сейчас же как-то испуганно опустила ее и, вся потемнев, изменившимся голосом торопливо проговорила:

- Ну... делай, как говорил.

После вечернего чая, покрывшись платочком и перекрестившись на закрытую церковь, она потихоньку от постояльца пошла к дочери за реку.

Солнце уже светило мягким предвечерним светом, и по столбикам крыльца шли солнечные радуги от воды. А из ограды доносилось свежее благоухание цветущих яблонь, которые от брызнувшего из облачка дождя сверкали прозрачными каплями на мокрых листьях и на снежно-розовых цветах.

ЗА ЭТИМ ДЕЛО НЕ СТАНЕТ

В Институт скорой помощи в сопровождении целой толпы принесли на носилках комсомольца, попавшего под трамвай.

Остаток правой руки вместе с отжеванным колесами рукавом куртки был туго стянут чьим-то поясным ремнем, и оттуда, как из завязанного конца кровяной колбасы, по коридору падали густые капли клейкой крови.

Бледное лицо юноши с выступившими на лбу крупными каплями пота и прилипшими на висках волосами было закинуто назад на носилках. На животе лежала раздавленная колесами окровавленная кепка.

- Вот тут на площади и раздавило,- сказал один из принесших, когда раненого, бывшего без сознания, положили на клеенчатую кушетку.

- Прыгнул на ходу, а навстречу ему другой хотел соскочить, ну, и столкнул под прицепной вагон.

Через минуту раненый пришел в себя. Он, не изменяя положения и только открыв глаза, точно после глубокого сна, некоторое время смотрел в потолок, потом сделал усилие перевести взгляд ниже, на стоявших вокруг него людей.

Врач в пенсне и белом халате подошел к нему.

- Ну-с, молодой человек, адресок ваших родителей, а затем поддерживайте честь вашего звания, будьте героем.

- За этим дело не станет,- сказал недовольно комсомолец, без улыбки рассматривая доктора, точно он ему чем-то не нравился.- Телефон два семьдесят три сорок - Александровой... А в чем дело?

- Руку оторвало, дело простое.

- А, черт!.. Какую?

- Как видите, правую,- сказал врач и мигнул своим помощникам, чтобы готовили к операции.

- Вот чертовщина-то... Что ж я без нее буду делать?..

- А вам что, собственно, нужно?

- Как это "что нужно"? Писать, в лагере работать, на строительстве, наконец - футбол. У меня команда.

- Ну что ж, писать в два счета выучитесь левой рукой, в футбол, как вы сами знаете, руками не играют, а на строительстве за все будете отдуваться головой. Только всего.

- Это правда,- сказал юноша, подумав. Но сейчас же прибавил: - И все-таки досадно! Особенно досадно потому, что ведь полчаса тому назад могло ничего не быть. Это все Сашка, черт... Дай, говорит, честное слово, что к шести часам приедешь доклад вместе со мной провернуть. Вот и провернул... Хотел, как всегда, поразить быстротой и точностью. О-о-й...

- Что, болит?

- Нет, кисть онемела и очень тянет,- сказал юноша, силясь взглянуть на руку выше локтя.

- Однако вы, я вижу, малый твердый... В родителей, что ли?

- Большевики всегда твердые, а родители тут ни при чем,- сказал юноша недовольно.- Матери боюсь на глаза показаться... и дело не в том, что боюсь, а в том, что она все-таки женщина, а я терпеть не могу женских слез.

- Вы сами-то не расчувствуйтесь.

- Еще чего!.. А потом глупо вышло, и она на этот раз будет права, а мне крыть нечем. Я всегда все на ура брал, и из-за этого мы постоянно сражались, и всегда все вывозило, а тут на такой ерунде напоролся. Идиот, форменный идиот. Полчаса назад могло ничего не быть.

Через час, когда операция была сделана, в коридор Института поспешно вошла красивая, лет сорока женщина в сером картузике, с туго набитым портфелем.