Рассказы

Уже было утро. У Джамиля начинала кружиться голова: Маргит могла вот-вот исчезнуть в дневном свете; ночное творение, не способное вынести повседневности мира.

— Я потеряла своих близких, — продолжила она. — Своих родителей. Брата. Друзей. И так было со всеми, кто окружал меня. Ничего особенного: горе тогда царило повсюду. Однако десятилетия сменяли десятилетия, века уходили за веками, и нас стало ничтожно мало — тех, кто знал, что такое истинная утрата. Теперь нас меньше одного на миллион. Долгое время я держалась своего поколения. Существовали такие анклавы, гетто, где все помнили, как было прежде. Двести лет я провела замужем за человеком, написавшим пьесу под названием «Мы, знавшие мертвых» — претенциозную и полную жалости к себе. — Она улыбнулась воспоминанию. — Это было ужасно, тот мир сам пожирал себя. Если бы я еще задержалась в нем, то последовала бы за Грейс. Я была готова молить о смерти.

Она поглядела на Джамиля.

— Дело в том, что я хочу быть с такими, как вы, с теми, кто не знает былых страхов и сомнений. Трагедианты ошиблись. Они все перепутали. Смерть никогда не придавала смысл жизни. Дело обстояло наоборот. Ценность жизни заключается лишь в ней самой — ни в ее утрате, ни в ее хрупкости.

Грейс надо было увидеть это. Ей следовало продержаться достаточно долго, чтобы понять: мир не превратился в пепел.

Джамиль молча обдумывал разговор, пытаясь впитать весь смысл и не расстроить Маргит необдуманным вопросом. Наконец он рискнул:

— Почему же тогда вы не дружите с нами? Мы кажемся вам детьми? Младенцами, не способными понять глубину вашей утраты?

Маргит резко мотнула головой:

— Я не хочу, чтобы вы поняли. Подобные мне люди — язва для этого мира, его отрава. — Она улыбнулась, заметив боль на лице Джамиля. — Не во всем, что мы говорим или делаем, не каждое наше прикосновение отравлено. Я вовсе не хочу сказать, что мы нечисты в некоем таинственном, мифологическом смысле. Оставив гетто, я обещала себе, что не стану брать прошлое вместе с собой. Иногда это мне удавалось. Иногда нет.

— Сегодня ты нарушила свой обет, — ровным голосом сказал Джамиль. — И молния не поразила никого из нас двоих.

— Да, — она взяла его за руку. — Но я напрасно рассказала тебе все это, и мне придется набраться сил, чтобы в дальнейшем сохранять молчание. Я стою на границе между двумя мирами, Джамиль. Я помню о смерти и никогда не забуду ее. Но теперь я обязана охранять эту границу. Не позволять этому знанию вторгнуться в ваш мир.

— Мы не столь уж ранимы, как тебе кажется, — возразил он. — Кое-что об утрате известно каждому из нас.

Маргит скупо качнула головой:

— Твой друг Чусок растворился в толпе. Так это обстоит теперь, так вы пытаетесь вырваться из джунглей бесконечно растущих связей. Или избавиться от распадения на отдельные труппы масок-персонажей, вечно твердящих одни и те же строчки. У вас бывают свои, малые смерти, и я говорю это не для того, чтобы унизить тебя. Но я видала и те, и другие. И признаюсь тебе — это не одно и то же.

* * *

В последующие недели Джамиль полностью восстановил привычную в Ноезере жизнь. Пять дней из семи посвящались строгой красоте математики. Остальные были отданы друзьям.

Они по-прежнему играли в квантбол, и команда Маргит всякий раз побеждала. Впрочем, в шестой игре команде Джамиля удалось забить гол. Они проиграли всего только один — три.

Каждую ночь Джамиль терзался вопросом. А чем, собственно, он обязан Маргит? Вечной верностью, вечным молчанием, вечным повиновением? Она не потребовала от него клятвы. Она вообще не требовала никаких обещаний. Однако он понимал: Маргит верит в то, что он исполнит ее желания. Так какое же было у него право поступить иначе?

Через восемь недель после проведенной с Маргит ночи Джамиль оказался с глазу на глаз с Пенни в одной из комнат Джореси. Они беседовали о прошлых днях. Речь шла о Чусоке.

Джамиль отметил:

— Маргит потеряла очень близкого человека.

Деловито кивнув, Пенни свернулась поуютнее на кушетке, приготовившись воспринять каждое слово.

— Но не так, как мы потеряли Чусока. Не так, как ты думаешь.

Джамиль пробовал и на других. Уверенность его прибывала и убывала. Он заглянул в прежний мир, но не мог измерить глубины, присущие его обитателям. Что, если Маргит увидит в его поступке худшее, чем предательство — новое мучение, новое насилие?

Однако он не мог оставаться в покое, позволяя ей терпеть эту неотступную муку.

Сложнее всего было с Езкиелем. Перед разговором с ним Джамиль провел бессонную и полную терзаний ночь, не зная, не станет ли он губителем душ, воплощением всего того, с чем, по ее мнению, боролась Маргит.

Езкиель не сдерживал слез, только он не был ребенком. Он прожил дольше, чем Джамиль, и в душе его было больше стали, чем у всех остальных.

— Я догадывался об этом. Я догадывался о том, что в ее жизни были скверные времена. Но так и не посмел спросить ее об этом.

Три доли вероятности соединились, слились в площадку, превратившуюся в столб света.

Арбитр отметил:

— Пятьдесят пять и девять десятых.

Это был самый впечатляющий гол Маргит.