Рассказы

— Хорошо. А теперь попытайтесь снизить отметку. Я слабо засмеялся. Отказаться от Бетховена?

— Как? Как можно даже пытаться не любить его?

— Вы и не должны. Просто постарайтесь переместить ползунок влево. Компьютер контролирует работу вашей зрительной коры, фиксирует воображаемое визуальное восприятие. Отключитесь от всего, просто представьте, что ползунок движется, — и вы это увидите.

И я увидел. Ползунок двигался с трудом, словно застревал на ходу, но мне удалось переместить его на десять делений, прежде чем я остановился, чтобы оценить результат.

— Черт.

— Как я понимаю, это работает?

Я глупо кивнул. Музыка по-прежнему была приятной, но очарование совершенно пропало. Словно я слушал зажигательную речь, а посередине ее понял, что оратор не верит ни единому своему слову: поэтичность и красноречие остались, но сила исчезла.

Я почувствовал, как по лбу у меня катится пот. Когда Даррэни объясняла мне принцип модификации сетки, это казалось слишком абсурдным, чтобы быть правдой. И поскольку я уже потерпел поражение в попытке установить власть над протезом — несмотря на биллионы нервных связей и бесчисленные возможности, предоставленные крупицам моего «я» для того, чтобы взаимодействовать с этой штукой и формировать ее, — я боялся, что, когда придет время сделать выбор, я буду парализован и не смогу принять решение.

Но я знал, что, без сомнения, не должен приходить в дикий восторг от музыкального фрагмента, который я либо никогда раньше не слышал, либо — поскольку он, очевидно, был знаменитым и часто звучал — который случайно раз-другой попадался мне, но совершенно меня не трогал.

И теперь, за несколько секунд, я сумел избавиться от этого фальшивого восторга.

У меня еще оставалась надежда. У меня еще была возможность воскресить самого себя. Просто мне придется делать это сознательно, шаг за шагом.

Де Врие, щелкая по клавиатуре, весело сказал:

— Я обозначу разными цветами регуляторы для всех основных виртуальных систем в протезе. Вы попрактикуетесь пару дней, и это станет вашей второй натурой. Только помните, что в некоторых ситуациях задействованы две или три системы одновременно, так что, если вы занимаетесь сексом под музыку, которую решили сделать менее отвлекающей, убедитесь, что двигаете вниз красный ползунок, а не синий. — Подняв глаза, он увидел мое лицо. — Только не беспокойтесь. Вы всегда сможете снова подвинуть его вверх позднее, если ошибетесь. Или передумаете.

3

Когда самолет приземлился в Сиднее, было девять вечера. Девять часов, суббота. Я спустился в метро и собирался в центре сделать пересадку, но, увидев, сколько людей выходит на станции Таун-Холл, я сдал чемодан в камеру хранения и последовал за толпой.

С тех пор как меня лечили вирусом, мне доводилось несколько раз бывать в центре города, но ночью — никогда. Я чувствовал себя так, словно вернулся на родину, проведя полжизни в чужой стране, или после заключения в одиночной камере иностранной тюрьмы. Все вокруг сбивало меня с толку. У меня возникало головокружительное дежа вю при виде зданий, которые казались хорошо сохранившимися, но все же не совсем такими, какими я их помнил. И появлялось ощущение пустоты всякий раз, когда, поворачивая за угол, я обнаруживал, что знак частного владения, магазин или вывеска, которые я помнил с детства, исчезли.

Я остановился у входа в бар, достаточно близко, чтобы почувствовать грохот музыки. Я видел внутри людей, они смеялись, танцевали, передавали друг другу напитки, расплескивая их на ходу, лица посетителей раскраснелись от алкоголя и веселья. Некоторые оживились, предчувствуя драку, другие — в предвкушении секса.

Теперь я могу войти прямо туда, увидеть эту картину изнутри. Туман, скрывавший мир, растворился; я стал свободным и мог идти, куда захочу. И я почти ощущал, как мертвые собратья этих гуляк, загруженные в матрицу, трепещут при звуках музыки и при виде своих товарищей, умоляя меня нести их в мир живых.

Я сделал несколько шагов вперед, но краем глаза заметил какую-то фигуру и отвлекся. В переулке сбоку от бара, прислонившись к стене, сидел мальчишка десяти-двенадцати лет, спрятав лицо в пластиковый пакет. Сделав несколько вдохов, он поднял взгляд, в остекленевших глазах застыло невероятное блаженство. Я отшатнулся.

Кто-то дотронулся до моего плеча. Повернувшись, я увидел человека, который улыбался мне во весь рот.

— Иисус любит тебя, брат! Твои искания закончились!

Он сунул мне в руку брошюру. Я пристально посмотрел ему в лицо, и его состояние стало мне понятно: он научился повышать уровень лей-энкефалина произвольно, но сам этого не знал и решил, будто открыл некий божественный источник счастья. Я почувствовал, как в груди у меня что-то сжалось от ужаса и жалости. Я по крайней мере знал о своей опухоли. И даже обдолбанный подросток в переулке понимал, что он просто дышит клеем.

А люди в баре? Знают ли они, что делают? Музыка, общение, алкоголь, секс… Где граница? Где мотивированное счастье превращается в нечто бессмысленное, патологическое, как у этого человека?