Рассказы

— Какой-то человек нам машет! Снова толчок, и фургон остановился.

— Еще, значит, кто-то опоздал? — сказал возчик.

— Да у ж, видно, так!

Все ждали молча. Кто сидел поближе, смотрели в окошко.

— И кто бы это мог быть? — продолжал Бэртен. — Ну посудите сами, как тут поспеть вовремя, когда то и дело застреваешь? Да у нас вроде и все места заняты. Ума не приложу, кто это может быть!

— Одет прилично, — сказал учитель, которому с его места лучше всех было видно.

Незнакомец, убедившись, что его поднятый зонтик привлек внимание, неторопливо приближался к остановившемуся фургону. Платье на нем было явно не местного покроя, хотя трудно сказать, в чем именно заключалась разница. В левой руке он нес небольшой кожаный саквояж. Подойдя к фургону, он взглянул на выведенную на нем надпись, как бы удостоверяясь, что остановил именно тот экипаж, который ему нужен, и спросил, найдется ли для него место.

Возчик ответил, что, хотя фургон полон, еще один человек, надо полагать, как-нибудь усядется, тогда незнакомец забрался в фургон и сел на место, которое другие пассажиры, потеснившись, ему освободили. И снова лошади тронули, и фургон покатил со своим грузом из четырнадцати душ, больше уже не останавливаясь.

— Вы ведь не здешний, сэр? — спросил возчик. — По вас сразу видно.

— Да нет, я отсюда родом, — ответил незнакомец.

— Да? Гм.

Последовавшая за этим пауза недвусмысленно выражала недоверие к словам нового пассажира.

— Я о Лонгпаддле говорю, — упрямо продолжал возчик, — там-то я, кажись, всех в лицо знаю.

— Я родился в Лонгпаддле и мальчиком жил в Лонгпаддле, и мой отец и дед тоже из Лонгпаддла, — спокойно возразил незнакомец.

— Ах ты господи! — воскликнула из глубины фургона лавочница. — Да уж не сын ли это Джона Лэкленда — ну подумать только! Того, что тридцать пять лет тому назад уехал в чужие края с женой и детьми? Быть не может! А все-таки вот слышу я ваш голос — ну точь-в-точь голос Джона!

— Совершенно верно, — подтвердил незнакомец. — Джон Лэкленд мой отец, а я его сын. Тридцать пять лет тому назад, когда мне было одиннадцать лет, мои родители эмигрировали за океан, взяв с собой меня и сестру. В то утро Тони Кайтс отвез нас и наши пожитки в Кэстербридж, и он был последним человеком из Лонгпаддла, которого я видел. На той же неделе мы отплыли в Америку, и там мы жили все это время, и там же остались мои родные — все трое.

— Они живы или умерли?

— Умерли, — ответил он тихим голосом. — А я вот вернулся на родину, у меня давно уже зародилась мысль — не твердое намерение, а так, мечта, что хорошо бы через годик-другой сюда приехать и провести здесь остаток своих дней.

— Вы женаты, мистер Лэкленд?

— Нет.

— Ну и как, повезло вам в жизни, сэр, или, вернее, Джон, — я ведь знала тебя малышом… Разбогател ты в этих новых странах, — ведь там, говорят, все богатеют?

— Нет, я не богат, — ответил мистер Лэкленд. — И в новых странах, я вам скажу, попадаются неудачники. Не всегда в гонках побеждает быстрейший, а в битве сильнейший, а даже если и так, то можно ведь оказаться и не быстрейшим и не сильнейшим. Впрочем, хватит обо мне. Я на ваши вопросы ответил, теперь ответьте вы на мои. Я ведь из Лондона нарочно приехал сюда, чтобы посмотреть, какой стал Лонгпаддл и кто в нем сейчас живет. Поэтому я и решил поехать в вашем фургоне, — обратился он к возчику, — а не нанял экипаж.

— Да что, — ответил возчик, — живем помаленьку, вроде ничего и не изменилось. Из прежних кое-кого уже нет — вынули, так сказать, старые портреты из рам и вставили на их место новые. Вы вот помянули Тони Кайтса, что он отвозил вашу семью и ваше имущество в Кэстербридж. Тони, кажись, еще жив, но из Лонгпаддла уехал. После женитьбы он в Льюгейте поселился, неподалеку от Меллстока. Чудной он был парень, этот Тони!

— Когда я его знал, его характер еще не выявился.

— Да характер-то у него был неплохой, вот только на женщин он был слаб. Никогда не забуду, как он женился, — это, я вам скажу, была история!

Мистер Лэкленд молча ожидал продолжения, и возчик так повел свой рассказ:

Тони Кайтс, архиплут Перевод И. Пашкина

— И лицо его я как сейчас помню — маленькое, круглое, крепкое, тугое, а кое-где по нему рябинки, ну да не столько их было, чтобы женщин от него отпугнуть, хоть он и сильно оспой переболел, когда еще был мальчишкой. И такой он всегда был хмурый да неулыбчивый, словно посмеяться ему совесть не позволяла. Говоришь с ним, бывало, а он уставится тебе в глаза и даже не моргнет ни разу. И ни волоска у него не было ни на щеках, ни на подбородке, — гладкие были, что твоя ладонь. Даже «Портняжьи штаны» он умудрялся распевать этак протяжно и гнусаво, на церковный лад: «Вмиг скинули юбки, штаны натянули», — ну и там все прочее, про что в этой скоромной песне поется. От женщин у него, впрочем, отбою не было, и гулять с ними он был мастак.

Но с годами Тони все больше прилеплялся к одной, звали ее Милли Ричарде. Хорошенькая такая была, маленькая, легкая, нежная. В деревне уже все считали, что они помолвлены.