Рассказы

Мельком взглянув на меня через плечо, незнакомец оборачивается. Он молод, лет 18 или 19, выше и, вполне вероятно, сильнее меня. Мне стоит быть внимательнее на случай какой-нибудь глупой бравады. Не то чтобы он стал протирать от удивления глаза, но вид балаклавы, похоже, всегда вызывает на лицах людей выражение нереальности происходящего. Да, и еще атмосфера спокойствия: когда я не начинаю махать руками и выкрикивать ругательства из голливудских фильмов, некоторые люди оказываются не в состоянии поверить, что все это происходит на самом деле.

Я подхожу ближе. В одном ухе он носит бриллиантовую сережку-гвоздик. Она совсем крошечная, но это лучше, чем ничего. Я указываю на нее, и незнакомец передает сережку мне в руки. Несмотря на свой мрачный вид, он вряд ли решится на какую-то глупость.

— Достань бумажник и покажи мне, что внутри.

Он послушно извлекает содержимое и раскрыв в виде веера, показывает мне на манер карточной колоды. Я выбираю е-деньги — «е» в смысле «еле защищенные от взлома»; я не могу узнать баланс, но все же опускаю карту в карман, позволяя ему забрать все остальное.

— А теперь снимай обувь.

Он соглашается не сразу, и я вижу, как на мгновение в его глазах вспыхивает чистое негодование. Но он все же слишком напуган, чтобы хоть что-то сказать в ответ. Он подчиняется, неуклюже снимая обувь, поочередно становясь на одну ногу. Я его не виню: сидя, я бы чувствовал себя более уязвимым. Даже если это ничего не меняет.

Пока я шнурками привязываю туфли к задней части своего ремня, он смотрит на меня так, будто пытается решить, понимаю ли я, что ему больше нечего мне предложить — решить, буду ли я разочарован и зол. Я без намека на злость смотрю в ответ, стараясь всего лишь запечатлеть его лицо в своей памяти.

На секунду я пытаюсь визуализировать пандемониум — но в этом нет необходимости. Теперь я стараюсь воспринимать образы сами по себе — впитывая их и осознавая в полной мере, благодаря новому сенсорному каналу, который пластырь проложил для себя, воспользовавшись нейробиологией моего зрения.

И я вижу, как вспыхивает повелитель воли.

Я направляю пистолет в сердце незнакомца и снимаю его с предохранителя. Его хладнокровие тает, лицо искажает гримаса. Тело жертвы охватывает дрожь, на лице выступают слезы, но незнакомец по-прежнему не закрывает глаз. Я чувствую всплеск сочувствия — и «вижу» его своими глазами — но оно находится вне повелителя воли, а делать выбор способен только он.

— Почему? — только и спрашивает он жалобным голосом.

— Потому что могу.

Он закрывает глаза — его зубы стучат, из ноздри тянется струйка слизи. Я дожидаюсь момента ясности, момента идеального понимания, момента, когда я смогу выйти за пределы вселенского круговорота и взять ответственность на себя.

Но вместе этого расступается другая завеса — и пандемониум во всех подробностях предстает перед самим собой.

Образы, отражающие идеи свободы, самопознания, отваги, искренности, ответственности ярко вспыхивают. Они похожи на крутящиеся каскады — огромные, перепутанные ленты длиной в сотни образов — только теперь все связи, все причинно-следственные отношения наконец-то обретают кристальную четкость.

И оказывается, что сигналы не проистекают из каких-то фонтанов действий или самодостаточного, несократимого «я». Повелитель воли активен — но это всего лишь один образ из тысяч, всего-навсего еще одна замысловатая шестеренка. Запустив в окружающие каскады десятки щупалец, он бездумно тараторит: «Я, я, я», — беря на себя ответственность за все происходящее, хотя в реальности ничем не отличается от остальных.

Из моей гортани вырывается звук рвотного позыва, и мои колени едва не подгибаются. Я не могу охватить это знание, не могу с ним смириться. Продолжая крепко держать пистолет, я запускаю руку под балаклаву и срываю пластырь.

Ничего не меняется. Представление продолжается. Мозг уже впитал в себя все ассоциации и связи — и обретенный смысл продолжает неустанно раскрываться перед моими глазами.

Здесь нет никакой первопричины, никакого места, где берут начало любые решения. Лишь гигантская машина из лопастей и турбин, движимая проносящимся через нее потоком причин и следствий — машина, созданная из слов, образов и идей во плоти.

Ничего другого здесь нет — лишь эти образы и связи между ними. «Решения» принимаются буквально везде — в каждой из ассоциативных связей, в каждой цепочке идей. За «выбором» стоит вся структура, вся огромная машина.

А как же Повелитель воли? Это не более чем воплощение абстрактной концепции. Пандемониум способен вообразить что угодно: Санта Клауса, Бога,… человеческую душу. Он может создать символ для любой идеи и соединить его с тысячью других — но это еще не означает, что стоящая за этим символом сущность отражает какое-то реальное явление.