Рассказы

Вдобавок ко всему я стал импотентом. У меня исчезла потребность в обеих сестрах. По ночам в постели меня одолевало не влечение, а какое-то «антивлечение». Меня охватывало неуютное ощущение заледенелой кожи и ссохшегося тела. Хотя сестры не упрекали меня в бессилии, но я знал, что обе лежат в своих постелях, чутко вслушиваясь в непонятный процесс, творившийся в моем организме: отток крови, сужение и искушение конечностей, уже дошедших до состояния мумии. Меня часто посещало одно и то же видение: в темноте передо мной возникала какая-то неясная фигура, хрупкая и прозрачная, точно паутина, высокая, стройная, длинноволосая… и вдруг это оказывался призрачный скелет с зияющими глазницами, чудище, беззвучно смеющееся перекошенным ртом. Я успокаивал себя тем. что у меня просто расшатались нерпы. А как иначе это можно было объяснить? В привидения я тогда не верил, не верю и по сей день. В одном только я убедился как-то ночью: мысли и чувства могут в буквальном смысле слова материализоваться и стать вполне ощутимой реальностью. Даже сейчас при рассказе об этом у меня мурашки бегают по спине. Я никогда никому об этом не говорил — вы первый и, будьте покойны, последний, кто это слышит.

Была весенняя ночь сорок восьмого года. Весной парижские ночи иногда чертовски холодны. Мы отправились спать порознь: я — на раскладушку, Дора — на диван. Итта — на кровать. Потушили свет и улеглись. Такой холодной ночи я не припомню даже в лагерях. Мы укутались во все одеяла, во все, что только отыскалось в доме, но так и не могли согреться. Я засунул ноги в рукава свитера, а поверх накинул зимнее пальто. Итта и Дора глубоко зарылись в кучи спасительного тряпья. Все это мы проделали молча, отчего пришли в неописуемо тягостное настроение. Я, как сейчас помню, лежал и думал: этой ночью не может не прийти наказание — и молил Бога, чтобы этого не случилось. Так я лежал почти окоченевший не столько от холода, сколько от напряжения. Всматриваясь в темноту, я выискивал «беса» (так я прозвал порождение паутины и теней), но не видел ничего. И вместе с тем я знал, что он там был — то ли прятался в углу, то ли притаился за кроватью. "Не будь идиотом, — скачал я себе, — духов не существует. Если Гитлер сумел уничтожить шесть миллионов евреев, а Америка шлет миллиарды на восстановление Германии, то существуют лишь материальные силы. Духи никогда бы не допустили такой несправедливости…"

Я почувствовал необходимость выйти, а уборная у нас была в общем коридоре. Обычно я терплю, но тут приспичило. Слез я с раскладушки и пошаркал к кухонной двери, которая вела наружу. Не успел сделать двух шагов, как меня остановили. Ах, да знаю я всю эту психологическую дребедень! Но тут передо мной стоял человек, он преградил мне дорогу. Я так испугался, что крик застрял у меня в горле. Орать вообще не в моих правилах. Клянусь, я не завопил бы, даже если б меня резали! Ну, а даже закричи я, кто бы мне помог? Парочка полупомешанных сестриц? Я старался оттолкнуть его и чувствовал под руками нечто вроде резины, теста или упругой пены. Знаете, бывают страхи, от которых ноги становятся ватными? Мы ожесточенно сцепились. Я отпихнул его, но он сопротивлялся, хотя немного отступил. Сейчас я припоминаю, что меньше боялся этого злого духа, чем вопля, который могли поднять сестры. Сколько длилась наша борьба, сказать трудно — может, минуту, а может, несколько секунд. Одно мгновение я думал, что мне конец, однако же стоял и с молчаливым упорством продолжал борьбу с фантомом. Только что мне было холодно, а теперь я стал мокрый, хоть выжимай. Почему сестры не завизжали, до сих пор понять не могу. Не сомневаюсь, что они проснулись. Вероятно, их тоже душил страх. Внезапно я почувствовал удар. Нечистый исчез, и я почувствовал, что вместе с ним исчез мой член. Неужто он меня кастрировал? Пижамные брюки спали с меня. Я кинул взгляд на пенис. Нет, он его не вырвал, но вдавил так глубоко, что там образовалась скорее впадина, чем выпуклость. Не смотрите на меня так! Я не сошел с ума ни тогда, ни сейчас. Все время, пока длился этот кошмар, я знал, что дело в нервах. Нервозность стала субстанцией. Эйнштейн утверждает, что масса есть энергия. Я настаиваю на том, что масса — это сжатая эмоция. Нервы материализуются и обретают конкретную форму. Чувства принимают телесный облик или становятся телесными сами по себе. Вот вам ваши диббуки. духи, домовые.

На подкашивающихся ногах я выбрался в коридор и доплелся до уборной, но не смог выдавить, буквально ни единой капли. Я где-то читал, что нечто подобное происходит с мужчинами в арабских странах, особенно с обладателями гаремов. Чудно, однако, все это время я оставался спокойным. Трагедия порой рождает в нас какую-то сдержанную покорность.