Рассказы

Находиться в этом мире — прячась в закоулках того, что называлось «системы жизнеобеспечения» а попросту было кучей переплетенных труб, по одним шла вода, по другим нечистоты, по третьим продукты питания и полуфабрикаты — было бы сущей пыткой для меня и без такого убивающего наповал эмоционального фона. От него нельзя было закрыться, как приучили меня еще в детстве. Нет, эта черная смердящая патока заливала мне глаза и уши, и все, что я мог делать — погружаться в тяжелую дрему, убегать в воспоминания о доме, о радостных моментах жизни… Так, в полузабытьи, я и проводил часы и дни, пока Милорд, на которого все это действовало намного меньше, не приказывал есть или пить или идти куда-то. Я шел, покорный, как раб, у которого отняли последние зачатки интеллекта. Скажи он мне прыгнуть в какую-нибудь яму — я прыгнул бы, не думая. Потому что сил на обдумывание у меня уже попросту не было. Было только сознание, что нужно выполнять приказы и тогда, возможно, это когда-нибудь кончится.

А оно все не кончалось.

Самым трудным в этом проклятым всеми высшими силами городе было то, что приходилось идти, таясь в его канализациях и вентиляционных шахтах так, словно бы мы нагло прогуливались по верхнему ярусу. Везде были какие-то устройства, которых я не понимал и не замечал. Милорд не раз вытаскивал меня из поля зрения таких. Еда, которую мы ели, была тошнотворна — какая-то зеленая однородная масса с запахом не то моря, не то весенней листвы. Но она была необыкновенно питательна.

Нам оставалось перебраться в другой Сектор — примерно три-четыре дня пути, если соблюдать минимум осторожности. Необходимый проход находился под соседним Сектором, где-то в глубине его. Идти можно было только здешним подобием вечера — когда свет выключался, и вероятность встретить каких-нибудь рабочих была близка к нулю.

Это был ужасный, умирающий мир. Бесчисленное население, распиханное по клеткам крошечных жилищ, полностью выработанные ресурсы, надвигающийся голод, предотвратить который создание хлорелловых прудов и прочей гадости было уже не в силах. Было слишком поздно. Да и вырождение, мутации, уродства постепенно сводили все перспективы этого мира к одному: вымиранию, медленному или быстрому. А духовно этот мир умер еще многие годы назад и теперь разлагался, бурно и активно. Что и заставляло меня чувствовать себя так, будто я утратил себя, заблудился в коридорах из липких клякс цвета гниющих листьев. Я был настолько близок к полному безумию, что удивлялся, почему еще способен осознавать себя.

Впрочем, я знал причину. Хотя все во мне было стерто этой ужасной планетой, ее черными потоками всеобщей ненависти, оставался тот стержень, за который я старался держаться покрепче: Милорд. С ненавистью я мог бороться только одним — любовью. И я старался сосредоточиться на нем — и нырял в прошлое, пересчитывая, как страницы уникального манускрипта, те дни, что мы провели вместе у нас дома, в Княжестве.

…Я вырос в доме своего отца, вместе с двумя дочерьми отца. Все наши матери были разными. Еще у меня был брат по матери, но уже от другого отца. Вся наша веселая компания обитала недалеко друг от друга, много времени мы проводили вместе, за исключением Мейт, которая была уже совершеннолетней и жила в своем замке.

Обычное воспитание в наших традициях следует лозунгу «когда ребенок слезает с дерева, его можно начинать учить». То есть, обучение наукам начиналось лет с восемнадцати, когда лазить по деревьям хотелось уже не постоянно, а только иногда. Этот период обучения ненавязчиво проходил через нашу жизнь, так как занятия проходили не чаще, чем два-три раза в неделю. Но мне нравилось учиться, и уже к двадцати двум годам я был избавлен от всего основного курса. Мне осталось только фехтование и танцы — две необходимые премудрости, которые вызывали у меня минимум интереса. Еще лет пятнадцать я болтался, ведя обычную жизнь подростка в наших землях.

То есть, жил один в определенных мне покоях, стараясь не так уж часто встречаться с Мейтал, моей второй старшей сестрой. Она рассуждала точно так же. Я гулял, купался, уезжал надолго в степь, сидел в библиотеке. Я мог месяцами не видеть никого — отец в то время жил у своей новой подруги. Когда мне хотелось общения, я ехал на наши песчаные отмели, где всегда собиралась компания моих ровесников. Мы купались, жарили на углях мясо свежедобытой дичи, развлекались, как умели, и любили друг друга на горячем песке. Потом, чувствуя, что мне вновь хочется вернуться к одиночеству, я уезжал в замок отца.

Мы таковы по духу ли, по воспитанию, что для нас пробыть месяц или полгода в полном одиночестве — удовольствие, а не проблема. Привычное состояние для каждого из нас. Есть время размышлять, смотреть в себя, постигать наше искусство Медленных Мыслей — особый вид медитации. Но всегда можно оседлать коня и отправиться в гости в любой замок, где есть еще молодежь, устроить вечеринку.