Рассказы

- Бедный мой мальчик, неужели же ты так слаб? - спросил пуританин. Когда ты ел в последний раз?

- Я ел хлеб и пил воду с моим отцом в тюрьме, - отвечал Илбрагим. - Они же ему ничего не давали ни вчера, ни сегодня, говоря, что он достаточно сыт для того, чтобы дожить до своего конца. Но не тревожься о том, что я голоден, добрый человек, ибо я много раз и раньше оставался без еды.

Путник взял ребенка на руки и завернул его в свой плащ, в то время как вся душа его преисполнилась стыдом и гневом на бессмысленную жестокость орудий этого гонения. Под влиянием охватившего его возмущения он решил, что каков бы ни был риск, он не бросит это несчастное, маленькое, беззащитное существо, которое небо поручило его заботам. С этим намерением он покинул проклятое поле, куда был привлечен стонами мальчика, и вернулся обратно на тропинку, ведшую домой. Его легкая и недвижная ноша почти не мешала ему идти. Вскоре он увидел лучи света, льющиеся из окон коттеджа, который он, уроженец далеких краев, построил себе здесь, на диком Западе. Жилище это пряталось в укромном уголке у подножия лесистого холма (куда оно как бы заползло за покровительством) и было окружено довольно широкой полосой пахотной земли.

- Взгляни сюда, дитя мое, - обратился пуританин к Илбрагиму, который бессильно склонился головой ему на плечо, - вот это наш дом.

При слове "дом" дрожь пробежала по телу мальчика, но он продолжал молчать. Через несколько минут они оказались у двери коттеджа, и хозяин постучал в нее. Надо сказать, что в те давние годы, когда еще дикие племена бродили повсюду среди поселенцев, запоры и засовы были совершенно обязательны для безопасности жилища. На стук появился слуга - неказисто одетая и унылого вида личность, - удостоверился, что стучит сам хозяин, отпер дверь, вооружился горящим сосновым факелом и стал светить. Красный отблеск пламени озарил в глубине коридора представительную женщину, но толпа детишек не выскочила навстречу отцу. Когда пуританин вошел, он распахнул плащ и показал лицо Илбрагима своей супруге.

- Дороти, - сказал он, - вот перед тобой маленький изгнанник, которого провидение поручило нашим заботам. Будь добра к нему, как будто бы он был одним из тех самых дорогих и любимых, что ушли от нас.

- Кто этот бледный мальчик с горящими глазами, Товий? - спросила его жена. - Не украли ли его у христианской матери дикари?

- Нет, Дороти, - отвечал муж. - Этот несчастный ребенок не был украден дикарями. Язычник-дикарь поделился бы с ним своей скудной пищей и дал бы ему напиться из своей берестяной чашки, но христиане - увы! - изгнали его из своей среды, чтобы он умер с голоду.

Затем он рассказал ей, как нашел его под виселицей на отцовской могиле и как внутренний голос, словно из глубины сердца, подсказал ему взять маленького изгнанника к себе домой и полюбить его. Он признался ей в своем решении кормить и одевать этого найденыша, как будто он был его собственным ребенком, и дать ему такое воспитание, которое бы противостояло пагубным заблуждениям, до сего времени внедрявшимся в его детское сознание. Дороти была наделена от природы еще более нежным сердцем, чем ее супруг, и поэтому она полностью одобрила все его намерения и действия.

- Есть ли у тебя мать, милое дитя? - спросила она.

Мальчик попытался ей ответить, но не смог - из груди у него вырывались одни рыдания. Однако Дороти все же в конце концов поняла, что мать у него была, но что она превратилась в преследуемую изгнанницу. Ее недавно освободили из тюрьмы и вывезли в дикую местность, где и оставили, дабы она там погибла от голода или от когтей диких зверей. Такие действия, предпринимаемые в отношении квакеров, отнюдь не были редкостью, и недаром они привыкли хвастаться, что дикари были в отношении их более гостеприимны, чем цивилизованные люди.

- Не бойся, мой мальчик, ты не будешь больше лишен матери, любящей матери, - сказала ему Дороти, когда узнала от него эти подробности, - Утри свои слезы, Илбрагим, ты станешь моим сыном, как и я стану твоей матерью.

Добрая женщина приготовила ему ту самую постельку, из которой ее собственные дети один за другим были унесены в иное место упокоения. Прежде чем Илбрагим согласился в нее лечь, он опустился перед ней на колени, и Дороти, прислушиваясь к его бесхитростной и трогательной молитве, была поражена, как могло случиться, что те самые родители, которые научили его молиться, могли быть сочтены достойными смерти. Когда мальчик уснул, она наклонилась над его бледным и одухотворенным личиком, запечатлела поцелуй на его чистом лбу, закутала его по горло в одеяло и отошла от него с задумчивой радостью в сердце.