Рассказы

Иной раз, наслушавшись последних известий и прочих страстей, Федор начинал думать про войну. Война виделась как в кино, с танками и огнем. Но что самое страшное, малые дети вдруг оказывались там и родные внучата, Васек и Оленька. Среди этого всего, меж танками, в огне и смерти. И такой очевидной представлялась ему вся нелепость войны для жизни людей, что оторопь брала. Как же другие этого не поймут? О войне Федор не мог думать долго, расстраивался, и голова болеть начинала.

Наверное, никогда ранее в своей жизни - да что там наверное - конечно же никогда еще не приходилось Федору проводить свое время в таких вот раздумьях. И не мякинная голова была тому виной, а просто жизнь. Сначала пацаном голодал, толком не учился. Потом все работа да работа. Детей растить, хозяйство держать, одна скотина сколько сил отнимала. Много было работы. И теперь, впервые за жизнь, Федор вот так лежал, день за днем, и ничего не делал.

Да так и отлежал положенное и вышел здоровым. А к приемнику привык и, выйдя из больницы, у жены денег потребовал на собственный. Шура не стала больному человеку перечить. Но, когда принес Федор сторублевый нарядный приемник и включил его, она все же осудила:

- Абы деньги тратить. Вон радио висит. Такие же халы-балы.

- Радио... - снисходительно отозвался Федор. - Там все Москва да Москва. А здесь хочешь с Европой, а хочешь - с самой Америкой переговаривайся, выдвинул он длинную, никелем блиставшую антенну.

- С Америкой? - завороженно глядя на антенну, переспросила Шура.

- Запросто,- подмигнул Федор. - Счас мы их вызовем,- и, поднеся ближе к лицу приемник, позвал: - Ало-ало! Америка! Как меня слышите?!

- Замолчи! - перепугалась жена. - Услышут еще и посадят.

Федор в ответ рассмеялся.

Но смех был, как время показало, плохой. С каждым днем Шура в этом убеждалась и убеждалась. То заведет муж про Африку и другие страны, в которые он поедет, то с министрами говорить собирается, то еще что выдумает.

Нынче вот вроде все нормально было, с работы пришел, поливал, а потом влезли ему в голову эти деревья, пропади они пропадом. Влезли, и все. И ужинать путем не поужинал, а теперь стоял на воле, папиросу смолил.

- Не натруждай головку,- снова попросила Шура. - Себя да и меня пожалей.

- Заталдычила,- отмахнулся Федор.

Шура горько вздохнула и стала прибирать на кухне. Федор на крылечко ушел, сидел там курил, о прежнем думал.

Уже разлился в мире летний вечерний сумрак, сливая серый забор, густое вишенье, высокие георгины. В подножии вишен белели петуньи, испуская тонкий сладковатый аромат. Красное полыханье заката отгорело, покрылось сизым пеплом, и ясный серебряный серпик месяца блестел с вышины.

А Федор думал-думал и вдруг догадался. "Семечка! - пронзила его ясная мысль. - Семечка, вот в чем дело".

- Семечка! - обрадоваино воскликнул Федор и к жене кинулся, рассказывать.

- Семечка!.. - говорил он Шуре взахлеб. - Семечка, вот в чем дело. Маленькая, а в ней все заключено. От яблочного - яблоня вырастает, от абрикосовой косточки - абрикосина. Понимаешь? От семечка все идет. Оно хоть малое, но в нем все заключено. Вроде как у человека. Дите еще не роженное, еще его носишь, с кулачок оно, а уже все в нем есть,- истово втолковывал Федор. Ему очень хотелось, чтобы Шура его поняла и поддержала. - Малое, но все есть... Головенка, сердчишко, маковое, но есть... Ножки, ручки... Все уже готовое. А потом все оно вырастает больше и больше. И в дереве так. Глазом не видно, а в семечке оно заключенное. А потом растет и растет.

Федор был очень рад своей победе. Он прямо на месте не стоял, приплясывал. А жена не больно радовалась. Поглядела она на мужа и сказала невесело:

- Пошли спать. Може, ночью тебя угомон возьмет.

Пришлось идти спать. И уж потом, почти засыпая, Федор вспомнил о прививке. Ведь на яблоню можно грушу привить - и получится. Он видел такие деревья, где на яблоне груши росли. Вспомнил он о таком случае, огорчился и проговорил, досадуя:

- Не кумекает башка.

- Ты чего? - спросила Шура.

- Башка, говорю, не кумекает,- повторил он.

Шура его признание по-своему поняла и горько заплакала. Плакала долго. А потом лежала, не спала и наутро решилась: пошла к доктору и обо всем ему рассказала.

Доктор был знакомый, Иван Николаевич. Он недалеко жил, на той же улице. Человеком он был свойским, все понял и в тот же день Федора увидал.

- Ты чего языком болтаешь? - спросил он. - В какую еще Африку собираешься?

- Не в Африку, пока в Бельгию,- кротко ответствовал Федор. - Туда путевки есть.

- Та-ак... Про президентов, про министров тоже говорил? К ним в гости собирался?

- Говорил,- честно признался Федор. - Но я же, Николаевич, соответственно, с мирными целями,- и все доктору объяснил, как и почему.

Николаевич был мужиком умным, Федора понял.

- Ладно,- сказал он. - Но ты все же поменьше языком болтай. Мало ли кто что подумает.

- А что? - догадался Федор. - Есть такое мнение, что я того? - и постучал себя пальцем по лбу.

- Есть, - честно ответил доктор.

- Вот... - заматерился Федор и тут же спохватился: - Извини, Николаевич.