Рассказы 60-х годов

Я с нетерпением ждал этой минуты, потому что это был поворотный пункт моего дела. Оттолкнув своих стражей - им вовсе незачем было держать меня, дуракам этаким, пока меня не признали виновным, - я спросил подполковника, в чем, по его мнению, первый долг солдата. Он еще не успел ответить, как вдруг президент Соединенных Штатов встал и заявил суду, что мой враг адмирал произнес слово "храбрость"; а ведь подсказывать свидетелю нечестно. Председатель суда немедленно приказал набить адмиралу рот листьями и связать его веревкой.

Заседание еще не возобновилось, а я уже с удовлетворением увидел, как приговор привели в исполнение.

Тогда я вынул из кармана штанов бумагу и спросил:

- Как по-вашему, подполковник Редфорт, в чем первый долг солдата? В повиновении?

- Именно, - ответил подполковник.

- А эта бумага, взгляните на нее, пожалуйста, написана вашей рукой?

- Именно, - ответил подполковник.

- Это военный план?

- Именно, - ответил подполковник.

- План сражения?

- Совершенно верно, - ответил подполковник.

- Последнего сражения?

- Последнего сражения.

- Будьте добры описать его, а потом вручить председателю суда.

То была минута моего торжества, и, начиная с нее, мои страдания и грозившие мне опасности кончились. Суд встал и запрыгал, убедившись, что я в точности исполнял приказы. Мой враг - адмирал, хоть он и был в наморднике, оказался настолько злобным, что предложил считать меня обесчещенным за то, что я бежал с поля битвы. Но ведь сам подполковник тоже сбежал, поэтому он поклялся словом и честью пирата, что, когда все потеряно, бежать с поля битвы можно и это вовсе не позор. Меня уже собирались признать "не трусом и невиновным", а мою цветущую жену собирались публично вернуть в мои объятия, как вдруг непредвиденное обстоятельство расстроило общее ликование. Это была не кто иная, как тетка французского императора, - она вцепилась ему в волосы. Заседание прервалось, и суд бросился бежать врассыпную.

На второй день после суда, когда серебряные лучи месяца еще не коснулись земли, а вечерние тени уже начали на нее падать, можно было различить четыре фигуры, которые медленно двигались к плакучей иве на берегу пруда - опустевшей арене позавчерашних мук и побед. Подойдя поближе и присмотревшись опытным глазом, можно было узнать в этих фигурах пирата-подполковника с молодой женой и позавчерашнего доблестного узника с молодой женой.

На прекрасных лицах наших нимф отражалось уныние. Все четверо несколько минут молча сидели на траве, прислонившись к иве, и, наконец, жена подполковника сказала, надув губы:

- Не стоит больше воображать, и лучше нам все это бросить.

- Ха! - воскликнул пират. - Воображать?

- Перестань! Ты меня огорчаешь! - отозвалась его жена.

Очаровательная жена Тинклинга повторила это неслыханное заявление. Оба воина обменялись мрачными взглядами.

- Если взрослые не желают делать того, что следует, - сказала жена пирата-подполковника, - и всегда берут над нами верх, какой толк от того, что мы будем воображать?

- Нам же хуже, - вставила жена Тинклинга.

- Ты отлично знаешь, - продолжала жена подполковника, - что мисс Дроуви ни за что бы не захотела пасть. Ты сам на это жаловался. Ты знаешь, как позорно окончился военный суд. А наш брак - разве мои родные его признают?

- А разве мои родные признают наш брак? - сказала жена Тинкглинга.

Оба воина снова обменялись мрачными взглядами.

- Уж если тебе велели убираться вон, - сказала жена подполковника, так можешь сколько угодно стучать в дверь и требовать меня, все равно тебя выдерут за уши, за волосы или за нос!

- А если ты будешь настойчиво звонить в колокольчик и требовать меня, сказала жена Тинклинга этому джентльмену, - тебя закидают всякой дрянью из того окна, что над дверью, или обольют водой из садовой кишки.

- А у вас дома будет не лучше, - продолжала жена подполковника. - Вас отправят спать или придумают еще что-нибудь столь же унизительное. И потом, как вы добудете деньги, чтобы нас кормить?

- Грабежом! - мужественно ответил пират-подполковник.

Но его жена возразила:

- А если взрослые не захотят, чтобы их грабили?

- Тогда, - сказал подполковник, - они заплатят своей кровью.

- А если они не захотят, - возразила его жена, - и не станут платить ни своей кровью и ни еще чем-нибудь?

Наступило мрачное молчание.

- Так, значит, ты больше не любишь меня, Элис? - спросил подполковник.

- Редфорт! Я навеки твоя, - ответила его жена.

- Так, значит, ты больше не любишь меня, Нетти? - спросил пишущий эти строки.

- Тинклинг! Я навеки твоя, - ответила моя жена.

Мы все четверо расцеловались. Да не поймут меня превратно непостоянные сердца. Подполковник поцеловал свою жену, а я свою. Но ведь дважды два четыре.

- Мы с Нетти обдумали наше положение, - печально промолвила Элис. - Со взрослыми нам не справиться. Они над нами смеются. Кроме того, они теперь все переделали по-своему. Вот, например, вчера крестили маленького братца Уильяма Тинклинга. И что же? Пришел ли на крестины хоть один король? Отвечай, Уильям.

Я сказал "нет"; разве только под видом двоюродною дедушки Чоппера.

- А королева пришла?