Рассказы

Цветы часто утешали Ляльку своей уверенностью в необходимости жизни. По глубокой лялькиной убежденности, растения не нуждались в каких-то специальных доводах для своего существования. Из почвы, зачастую жесткой, песчаной или каменистой, воздуха и воды с помощью внутренней силы и тайны они строили свои зеленые тела, разворачивали большие, налитые соком листья и, наконец, являли миру красочные, всегда разной формы и вида цветы; это было совершенно чудесное и оправдывающее себя действие. Тогда, может быть, думалось Ляльке, люди тоже оправдывают свое присутствие тем, что, основываясь на грубых материальных вещах, они производят на свет нечто совсем не материальное, но хорошо ощутимое, тянущееся вверх и переплетающееся в головокружительных сочетаниях, и, скорее всего красивое, особенно если посмотреть сверху. Эту мысль Лялька очень любила, но никогда не додумывала дальше, до возможных садовников человеческого сада, это было бы уж слишком.

В большой комнате все осталось так, как было брошено во время вечерних неторопливых передвижений вокруг стола и утренних сборов на работу и в школу. По заведенному порядку переходя из гостинной на кухню и обратно, Лялька начала убирать со стола остатки завтрака. (Отправка мужчин на службу происходила для нее в полусонном состоянии и не рассматривалась как время бодрствования: в шесть часов она вставала, будила "работников", ставила чай, упаковывала Сереже в портфель яблоки и печенье, а Игорю в рабочий рюкзак - йогурты, махала на прощанье в окно и с наслажденьем проваливалась в сон, не ощущая его перерыва).

Потихоньку все вещи, захваченные жизненным круговоротом, возвращались на свои привычные, за год насиженные места. С наибольшим с удвольствием раскладывала Лялька одежду. Когда она брала в руки сережин или игорешин скомканный свитер, расправляла рукава и складывала, то казалось, что она немного колдует при этом и накладывает невидимый оберег на их владельцев. Хотя жизнь со всей очевидностью доказывала Ляльке паутинную непрочность такого рода заклинаний, что-то инстинктивно заставляло ее продолжать свою работу. Ведь никогда не знаешь ничего наверняка.

В который раз Лялька подумала, что балует своих мужичков: они оставляют снятое где попало и таким образом Сережа никогда не приучится к порядку. Но ей было очень жаль лишаться этой тихой утренней процедуры; если все будет лежать на своих местах, то зачем она тут вообще?

...Зачем она тут вообще? Лялька не любила этот вопрос, но смирялась с его постоянными приходами и вольной манерой поведения, по-хозяйски требовавшей к себе внимания. Раньше - в той жизни - он не появлялся. В круговерти жизненных дел и насущных необходимостей, между наползающими друг на друга дежурствами, тягомотными очередями, спешным приготовлением добытой еды, детским садом и блаженным уплыванием в сон не возникало даже и мысли, что все это мог тянуть и вытягивать кто-то другой, что кто-то другой (другая!) мог бы подойти ко всем окружающим людям и обстоятельствам также плотно и пригнанно, как лялькина гаечка, скрепляющая одну из бесчисленных ячеек советского общества.

В чужой стране, среди чужих порядков, очевидно логичных, но с трудом понятных пришельцам, Лялька долго не могла найти себе места. Ей все время казалось, что она встает на дороге у потоков, мирно текущих до этого по налаженным руслам и завихряющимся от ее вторжения. Только когда Игореша нашел работу, хорошую работу, обеспечивающую самостоятельную жизнь и квартиру в тихом зеленом пригороде, мир расступился и позволил Ляльке окружить себя и свое хозяйство тонкой скорлупой семейного уюта.

Со всеми этими рассуждениями Лялька обнаружила себя сидящей в кресле с неразобранными рекламными журналами в руках. Такое бездеятельное сидение со смотрением сквозь, о каком и подумать-то раньше было невозможно, случалось теперь довольно часто. Ну и что? Она могла себе это позволить; бежать было, прямо скажем, некуда. С улыбкой вспомнила Лялька жаркое увлечение тайнами Востока, объединяющее компанию разношерстных десятиклассников. Как было сложно нет, практически невозможно - посидеть спокойно, отвлекшись от суетной, но такой сладкой и бурлящей вокруг жизни... не думать, не чувствовать, как тает все внутри от того, что рядом сидит самый умный и замечательный мальчик, которого только во сне и под страшным секретом можно было назвать не Игорем, а Игорешей...

Да... А теперь в тихие часы безделья не слышно даже грубого окрика совести, которая гнала Ляльку целое десятилетие - бежать, идти, или на худой конец, тащиться расхлебывать кипящую, убегающую и подгорающую кашу будничной суеты. Перестала являться и паника последнего, уже чужестраного года, зловещим шопотом вещавшая о потерянной жизни. Теперь Лялька знала, что в один прекрасный момент она очнется от оцепенения, встанет и пойдет на кухню мыть посуду.

Так оно вскоре и случилось.