Рассказы

В конце платформы горела лампочка. Они направились туда. Он снял плащ и предложил ей. «Нет, ни за что. Вы-то как же?» «Я не мерзну», — соврал он. Плащ он положил рядом с ней, но она не взяла. Они сидели на длинной деревянной скамье. Рауль взглянул ей в лицо и невольно улыбнулся — такой был на нем написан страх. «Эта история очень осложнила вам жизнь?» — спросил он просто так, для разговора. «А вы как думаете?» Помолчали. «Надо хоть как-то освоиться с этим глупым положением», — подумал он. «Что ж, может, для начала представимся друг другу?» «Мирта Сиснерос», — сказала она, но руки не подала. «Рауль Моралес. Уругваец. А вы аргентинка?» — «Да, из Мендосы». — «А что вы делаете в Париже? Стипендиатка?» — «Нет. Рисую. Вернее, рисовала. Но приехала я так, без всякой стипендии». — «И больше не рисуете?» — «Дома я очень много работала, накопила денег и приехала сюда. Но здесь, только чтобы прокормиться, приходится так работать… Не до рисования. Полный крах, и вдобавок нет денег на обратную дорогу. Не говоря уже о том, что вернуться — значит признать свое поражение. Ужас!» Он ничего не ответил. Сказал просто: «А я пишу». И, прежде чем она успела задать вопрос, добавил: «Рассказы». «А! У вас есть книги?» — «Нет, я печатаюсь только в журналах». — «И здесь вам удается писать?» — «Да, удается». — «Получаете стипендию?» — «Нет, тоже не получаю. Приехал два года назад. Дали премию на журнальном конкурсе. И остался. Перевожу, печатаю на машинке, все делаю, что дают. Тоже нет денег на обратную дорогу. И тоже не хочется признать, что потерпел поражение». Она дрожала от холода и наконец решилась — накинула на плечи его плащ.

К двум часам ночи они уже переговорили о многом: о своих денежных делах, о том, как трудно приспособиться к жизни во Франции, о хитрости и скупости французов, о достоинствах и недостатках уругвайцев и аргентинцев. В четверть третьего он предложил перейти на «ты». Она немного поколебалась и согласилась. «У нас тут нет ни шахмат, ни карт, — сказал Рауль, — никаких дурных намерений в отношении тебя у меня не имеется. Давай вот чем займемся: расскажи мне о своей жизни, а я расскажу тебе о своей. Хочешь?» — «Жизнь-то у меня очень уж неинтересная». — «И у меня тоже. Интересное в жизни было давно, а может, его выдумали недавно». Она хотела, видимо, что-то сказать, но вдруг начала чихать… и раздумала. «Ладно, сейчас ты увидишь, до чего я чуткий и уступчивый. Давай я начну первым. А после, если ты не уснешь, наступит твоя очередь. И еще учти: даже если уснешь, я не обижусь. Договорились?» Последние слова оказались самым ловким ходом с его стороны, они сразу внушили девушке симпатию. «Договорились!» — сказала она, доверчиво улыбаясь, и на этот раз протянула ему руку.

«Пункт первый: родился пятнадцатого декабря, ночью. По словам моего старика, в самую бурю. Тем не менее характер у меня, как видишь, не такой уж бурный. Год рождения: 1935. Место рождения? Тебе, может быть, неизвестно, в прежнее время принято было как непреложный закон: почти все жители Монтевидео рождались в провинции. Теперь-то уж нет, рождаются, как ни странно, и в Монтевидео. Я с улицы Солано Гарсия. Ты, конечно, не знаешь. Пунта-Карретас. Все равно не знаешь. Ладно, проще говоря, с побережья. Ребенком я был — горе горькое. Не потому, что единственный, а очень уж дохлый. Вечно хворал. Корь у меня была три раза, ну и достаточно, остальное ты легко можешь себе представить. И скарлатина, и коклюш, и свинка. То я совсем помирал, то вроде как начинал выздоравливать. А если был на ногах, то вечно мучился насморком».

Рауль рассказал немного о детстве (школа, красивая учительница, кузины-насмешницы, ласковая тетушка, пирожные с запахом нафталина, расстройство желудка, недоступный мир взрослых и тому подобное). Он хотел продолжать рассказывать дальше, но вдруг понял: все мало-мальски яркое в его жизни было в детстве. И тут же откровенно признался в этом — может, его искренность покорит Мирту.

И Мирта поняла. «Ты не поверишь, — сказала она, — мне в самом деле совершенно нечего рассказывать. Можно считать, что у меня просто нет воспоминаний. Ну что это за воспоминания? Мачеха меня колотила (и то не очень, надо честно признаться), я ходила каждый день в школу, мне это страшно опротивело, и тоже ничего особенного — в классе я ничем не отличалась, да и не хотела. Были какие-то ребята из нашего квартала, я их даже не помню толком, а потом в Буэнос-Айресе стояла целые дни за прилавком в магазине на улице Коррьентес, продавала ручки и карандаши. И знаешь, что я тебе скажу: вот я живу сейчас в Париже, бедствую, умираю от безнадежности, от одиночества, и все-таки это, наверное, самое интересное в моей жизни».