Рассказы

С т у д е н т. У вас такие роскошные глаза...

К о м м и. Уф. Ой. Ой. Ой. Уф. Как он лягается, Так можно сломать грудобрюшную преграду. И отчего такой неспокойный сон? Вероятно, от колбасы.

Д а м а (студенту). Вы опять. Вот я вас, за ушко.

С т у д е н т (шепчет ей что-то).

К о м м и (дремлет). А я - таки устал... То бегал за яблоками, то за булкой, то за водой... организм преспокойно переутомился... А он-таки есть с аппетитом... на рубль семь гривен... мы любим мамашу... мамашу надо любить... на рубль семь гривен. (Носильщик подходит, берет вещи дамы).

Н о с и л ь щ и к. Поезд подошел. Пожалуйте. (Студент берет свой сверток, предлагает руку даме и они уходят вместе с носильщиком.)

Д а м а (томно). У меня было предчувствие чего-то необычайного.

С т у д е н т. Гы-ы. (Уходят).

К о м м и. Уф. Опять лягнул. (Открывает глаза). Что такое. (Вскакивает). Боже мой, да что же это?! Она преспокойно лезет в вагон! Я преспокойно схожу с ума! (Мечется). Сударыня! Да что же это?! Да куда же вы?! Поезд трогается. (Отчаянно). Сударыня! Сына забыли! Сына забыли! (Подбегает к кадету, трясет его за шиворот)! Молодой человек! Караул! Мамаша уехала! Мамаша уехала!

К а д е т (сонный). Какая мамаша?

К о м м и (в отчаянии). Как какая?! Ваша мамаша, которая тут сидела!

К а д е т. Да она мне вовсе не мамаша.

К о м м и (трясет кадета). Как не мамаша! Мы же ее все мамашей звали!

К а д е т (хнычет). Это вы звали, а не я. Я думал, что она ваша мамаша, что вы ее так зовете. А моя мамаша в Петрокове. И чего вы меня трясете, и не надо мне ваших яблоков и колбасы не надо... и чего вы меня трясете.

К о м м и (хватает свой чемодан, с негодованием). Паскудный обжора. Вы! Выйдет из вас шулер, когда подрастете. Преспокойно. (Вытаскивает из-под него пальто. Кадет валится не пол). Свинья. (Уходит).

З а н а в е с.

ВОСТОК

Тэффи -- псевдоним писательницы Надежды Александровны Лохвицкой (1872--1952), пользовавшейся необыкновенной известностью у читателей в дореволюционной России. По словам современников, Тэффи восхищались буквально все -- начиная от почтово-телеграфных чиновников до императора Николая II.

Эмигрировав после революции, Тэффи и за границей продолжала пользоваться успехом. Ее фельетоны появлялись каждую неделю -- остроумные, порой злые, -- и читатели ждали их. Зоркий глаз писательницы подмечал все забавное и смешное в быте эмигрантов. Как объясняла Тэффи: "дать человеку возможность посмеяться -- не менее важно, чем подать нищему милостыню... Посмеешься -- и голод не так мучает. Кто спит -- тот обедает, а, по-моему, кто смеется, тот наедается досыта. Или почти досыта".

Это стало не только литературным, но и жизненным кредо, поскольку писательнице материально жилось довольно трудно. И все равно она умела превратить любую встречу в праздник. Рядом с нею преображались самые скучные, унылые и брюзжащие люди.

Несмотря на свою известность и славу, сомнения в том, что она не оставит после себя "даже легкого следа", иной раз одолевали Тэффи. Она считала свои короткие блестящие юмористические рассказы "однодневками". Прав, скорее, оказался Алданов, называвший ее рассказы "свидетельством эпохи, материалом для будущих историков". Думается, появление в наши дни новых сборников Тэффи нельзя объяснить интересом чисто историческим. Вряд ли кого-нибудь, кроме специалистов, привлекли бы жанровые миниатюры Тэффи, если бы мы снова не видели в них отражение собственной жизни.

Предлагаем два рассказа из сборника "Ничего подобного", изданного "Новым Сатириконом" в 1916 году.

Н. С. Гумилеву.

Мерангов много путешествовал. Он любил Восток и хорошо его знал.

Он не тащил в свой дом из дальних странствий разный хлам, как делает большинство путешественников, но то немногое, чем мы любовались, было действительно ценно и редко.

Каждая вещь имела свою историю: или забавную, или трагическую, или просто занятную, и из этого видно было, что вещь эта может считаться интересной не только у нас, но и на своей родине.

Мерангов пересыпал свою речь разными местными выражениями и словами, которые придавали особую колоритность его рассказам, хотя для нас, не знающих басурманского языка, звучали все одинаково, либо в роде "Бэмэнэ", либо в роде "Эль-Джаман".

-- Взгляните на это бэмэнэ, -- говорил он, развертывая тканное полосатое покрывало. -- Это багдадские Эль-Джаманы носят на голове. Старый Эль-Джаман, который уступил мне его, кстати сказать, за довольно крупную сумму, рассказал мне, что вещь эта принадлежала когда-то царице Бэмэнэ из рода Эль-Джаманов. Она задушила своего мужа, обвернув ему вокруг шеи вот эту самую ткань.

Мы с чувством жуткого любопытства разглядывали материю.

-- Какое чудное сочетание красок! -- сказала бывшая между нами художница. -- По-моему, это пятнадцатое столетие.

-- Четырнадцатое, -- поправил Мерангов. -- Династия Эль-Джаманов кончилась в четырнадцатом.