Рассказы

Трудно сказать, сколько тогда было лет Диме. Наверное, под двадцать. Или двадцать пять. Мозгами он был, конечно, ребенок лет пяти. Но с какими-то странными … прорывами, что ли. Он, например, умел читать. По слогам, но умел. И помнил все, что прочитал. Не понимал, наверное, но помнил. Или все понимал, но по-своему. Мы любили его спрашивать:

— Дима, сколько тебе лет?

И каждый раз он отвечал по-разному:

— Цетыйе месяца, — и улыбался. Он не умел смеяться, только улыбался.

Или:

— Тйиста цветовых го-одиков.

Или:

— Го-одик, го-одик и исё го-одик, — и показывал на пальцах «го-одики».

Издеваться над Димой было не принято. К нему относились даже с каким-то потаенным уважением. Над его нелепыми ответами смеялись, но не зло-издевательски, а поощряющее-одобрительно, как над хорошим мудрым анекдотом.

Вообще, по тому, как человек относится к Диме, можно было определить, хороший он или плохой.

Иногда к нам во двор заходили ребята из других дворов и пытались обижать Диму. Особенно усердствовал один мальчишка из соседнего двора — Сережка Дрынкин, Дрын.

У Димы, как и у многих «дурачков», была привычка чего-нибудь просить. Выходишь гулять во двор, а Дима тут же к тебе подходит, улыбается и говорит:

— Дай кафнетоську.

— Нет конфеточки.

— Дай пийазёцка.

— Нет пирожочка.

— Ну дай сово-ибудь!

— На.

Это была такая игра. В «сово-ибудь» (чего-нибудь). Дима был рад любому подарку. Обычно мы все, выходя гулять, заранее брали «сово-ибудь» из дома: фантик, огрызок карандаша, копейку, сухарик, скрепочку — неважно. Он, сияя счастливой улыбкой, брал подарок и говорил:

— Сабибо, — и весь день играл с этим «сово-ибудь». Сворачивал и разворачивал фантик, кидал на землю копеечку, восхищенным шепотом приговаривая:

— Оёл.

Или:

— Ефка.

При этом он не понимал, где орел, а где решка. Просто ему нравилось бросать и поднимать копеечку и нравилось говорить «ефка» и «оёл».

Дрын всегда старался сделать Диме какую-нибудь гадость. А Дима каждый раз забывал, что Дрын плохой. Он вообще начисто забывал зло. Любое. Заходит Дрын к нам во двор, когда из нас никого нету, Дима тут как тут:

— Дай пийозанава.

— Нет пирожного.

— Дай майозанава.

— Нет мороженого.

— Ну дай сово-ибудь!

— Хочешь саечку?

— Хосю.

— На! — и Дрын делал саечку — с чувством, побольнее, зацепив тремя пальцами Димин подбородок, как крючком, — и смеялся. И смех у него был похож на частую-частую визгливую икоту.

— Ай, бо-о-ойна! — кричал Дима, не переставая через силу улыбаться. Для Димы улыбка была чем-то вроде штанов. Ему, наверное, казалось, что не улыбаться просто неприлично.

Иногда мы делали засады на Дрына. Особенно Дрын боялся Сисю. Мы прятались в сирени и ждали. Появлялся, воровато оглядываясь по сторонам, Дрын. Одна рука в кармане: что-то прячет. Дима, сияя от счастья:

— Дай сакаятку.

— Нет шоколадки.

— Дай маймиятку.

— Нет мармеладки.

— Ну дай сово-ибудь!

— А на! — и он быстро высыпает Диме за шиворот горсть песку.

— Ай, нипиятна! — кричит, с трудом улыбаясь, Дима.

Мы вырываемся из засады. Дрын — от нас. Мы — за ним. Сися орет свое любимое:

— Стоять! Молчать! Бояться! Деньги не прятать!

Мы настигаем Дрына. Тот хнычет, как бы тихо полаивая. Нас четверо: Пятно, Речевка, Сися и я (Сопля дома делает математику для Речевки: ему некогда). Мы вчетвером тащим Дрына к песочнице. Мы настроены жестоко. Дети вообще — часто жестокий народ, безжалостный.

— Хосес писоцку? — подражая Диме, ехидничает Пятно.

— Не-е-ет, — хнычет Дрын. — Не надо! Я не бу-буду!..

— Бубудешь! Фку-усный писоцек! — шипит Речевка.

Мы с Пятном держим Дрыну руки. Речевка зловеще пританцовывает, делая страшные рожи, чтобы Дрыну стало еще страшнее. А Сися двумя пальцами давит Дрыну на скулы, стараясь открыть рот, и запихивает ему в рот песок. Тот давится, плюется.

— Любишь фрукты? — добро-добро улыбается Сися.

— Не-е-ет!

— Яблочки? — продолжает Речевка.

— Не-е-ет!

— Апельсинчики? — включаюсь в игру я.

— Не-е-ет!

— Ананасики? — вносит свою лепту в самосуд Пятно. Мы смеемся. Ананас — полная экзотика, никто из нас в жизни ни разу не пробовал ананаса. Вот сейчас мы им Дрына и накормим.

— Не-е-е-е-ет! — вопит Дрын, плюясь песком.

— Значит, сли-и-и-ивочки? — «догадывается» Сися.

— Не-е-ет!

— Лю-у-у-бишь, Дрынчик. Сливочки все любят! — говорит Сися, строит жуткую рожу, издает злобный рык и делает Дрыну «сливочку». Долго и сладострастно наминает Дрыну нос, крутит его туда-сюда, подпевает:

— Я пригласи-ить хочу-у на та-анец ва-ас и то-олько ва-ас! И не случа-айно этот та-анец — ва-альс!

Мы хохочем. Хорошенький получается «вальсик». Речевка танцует вальс с воображаемым партнером. Пятно самозабвенно вертит головой туда-сюда. Я подвываю «Вихрем закружит белый танец!..» Всё зыкински…

Только вот: нам все время мешает Дима, нудно тянет нас за рукава, за штанины, Речевку — за юбку, пытаясь оттащить от Дрына, приговаривает, словно стараясь отвлечь нас от нашей мстительной вакханалии:

— Дай джювацку! Дай пияфкА! Дай сово-ибудь!

«Ну, поиграйте со мной в „сово-ибудь“! У вас нехорошая, зля игра. Давайте играть в нашу, хорошую игру!»