Рассказы

— Я сказал: три с половиной. Не три и не четыре. Я между Европой и Азией, между двумя менталитетами. Я не могу договориться ни с одним из них.

В общем, Русин был дурак, с которым невозможно договориться.

Я вернулся к церкви. Первое, что увидел, — аккуратно припаркованную репортерскую машину с антенной на крыше. Водитель курил рядом. Я почему-то в первый раз вспомнил о своем водителе, который так и ждет техпомощи у реки. Ко мне кинулась Алина с оператором:

— Скажите, что здесь происходит? Как вы можете прокомментировать происходящее? И что может произойти в ближайшее время?

Нет таких слов в Письменной и Устной Речи, которые бы я мог здесь привести, чтобы выразить свои чувства в тот момент. Выследила…

— Как вы считаете, есть ли связь между происходящим и отсутствием Владимира Русина на фестивале?

Я едва сдержался и, нарушив закон об общении государственных работников с прессой, молча прошел к Нагорному. Было видно, что его до этого Алина уже достала.

— Теперь сложнее будет, — сказал он.

Да уж… Они с этой своей антенной уже могли выйти в прямой эфир и что-то сказать. Так просто их не выгонишь. Закон нарушим.

— Есть кандидатура, — сказал я Нагорному. Зашептал на ухо, что и как.

Вдруг позвонил БОПТ. Мы приникли к трубкам.

— Вы нарушили слово, — сказал он, — здесь пресса. Готовьтесь. Сейчас я убью заложника.

Мы переглянулись с Нагорным и вошли в церковь. Встали так, чтобы БОПТ мог нас видеть через камеру. Было тихо, толстые свечки, оставленные после отпевания, горели хорошо.

— Убивай, — сказал Нагорный, — только поможешь обществу.

БОПТ замолчал, он не был готов к такому повороту.

— Ошибочка у тебя вышла — не того захватил.

И Нагорный рассказал БОПТу все про Васю, что его и так государство должно расстрелять сегодня. БОПТ замолчал. Понял, что у него нет козырей и сейчас его уничтожат.

— Блефуете, — сказал он.

— Так не блефуют, когда разговаривают с такими психами, как ты, когда на кону жизнь человека. Давай кончай его скорее, если тебе еще одно убийство в суде нужно, а потом уже мы тебя возьмем. Или сам себя можешь грохнуть. Сахар, как говорится, по вкусу.

Бросил трубку. Слегка улыбнулся и нажал синюю кнопочку на рации. В церковь вошли человек двадцать экипированных бойцов с автоматами. Мы понимали, что БОПТ все видит. Нагорный не обращал внимания на мой истерический взгляд, ждал. Потом позвонил БОПТу сам.

— Просрался? — сказал он. — А теперь слушай, если хочешь остаться в живых.

— 6 —

Нагорный выделил двух самых умных бойцов: Гаврилина и Михайлова. По моим данным, Русин мог быть либо дома, либо у своей девушки. Дома его не оказалось, а поехать к девушке было затруднительно, потому что, по тем же данным, их было несколько. У флейтистки из «Rain station» его не оказалось, поехали к Ане, фотографу городской газеты. Были, конечно, в штатском. Я и Гаврилин в масках, Михайлов — без, но в изменяющих внешность роговых очках.

— Кто? — спросил женский голос.

— Здравствуйте, — сказал Михайлов, — а можно поговорить с Володей Русиным?

Наступила тишина, потом зашуршали шлепки и нервный мужской голос сказал:

— Без меня никак?

Конечно, я сразу узнал его. Двадцать альбомов «Путешествия» были заслушаны до дыр.

— Никак, — ответил Михайлов.

— Представляю себе, — раздалось из-за двери, — сейчас отпел «Слепой дантист», потом «Заморозки на почве», потом опять что-то невнятное споет «Диск Ц»… «Семейству куньих» дадут Гран-при и — фейерверки! Никто не спросит: «А где «Мистическое Путешествие»?

— Мы за вами, — сказал Михайлов.

— Пять тысяч зрителей! Я представляю себе эту гору, эти лица, бессмысленные и холодные, как на картине Глазунова!

Стало окончательно понятно, что Русин думал, что мы от фестиваля и пришли его уговаривать. Это было хорошо.

— Откройте, пожалуйста, мы к вам.

Я и Гаврилин натянули маски плотнее, приготовились.

— А мне хорошо и здесь! Мне достаточно любви, воплощенной в слове, мне не нужно зрителей, чтобы слышать образы, не нужно зеркала, чтобы поверить в то, что я существую!.. Ладно, подождите…

Он ушел одеваться, и через несколько секунд раздался крик Ани:

— Ты относишься ко мне, как к пустому месту!

— Я к тебе отношусь хорошо! — закричал Русин.

— Как к пустому месту, ты ко мне относишься хорошо!

Русин оделся, подошел к двери и приник к глазку Михайлову даже в очках, даже через глазок стало не по себе от гипнотической русинской энергетики.

— Вы знаете, сколько строк в хокку? — спросил Русин.

Я показал Михайлову три пальца.

— Три, — сказал он.

— Ну ладно, уболтали, — раздалось из-за двери.

Потом, в машине, связанный, с надетым на голову пакетом, он сидел спокойный и даже немного счастливый, крутил головой, как бы смотря на нас, как на орудие в руках судьбы или даже в руках его самого — Русина.

— Во все века люди боялись живого слова, ибо оно крепче стали и дороже золота. Певцам отрезали языки и изгоняли прочь, — раздалось из-под пакета.

Да… Надо было рот заклеить. Мы никак не реагировали, чтобы не выдать себя.

— Прогнил режимчик, — опять раздалось, — это я вам Устно заявляю!