Рассказы

И ни одного знакомого лица. Прошли, громко тараторя, женщины, уже вовсе не в платках, как ходили наши мамы и бабушки. Старик с длинной двойной бородой, похожий на Льва Толстого, проскрипел на велосипеде, важно откинув назад голову, глянул на меня и отвернулся – не признал, а может быть, он не из этих мест, приезжий.

Правда, ближе к оврагу сидят на новой белой скамейке двое очень дряхлых старичков, один – усатый, как Чапаев, с палкой, другой – бритый, в шляпе. Не учителя ли наши? Всматриваюсь – не могу представить, какими они были три десятилетия назад.

Подойти бы поближе, поздороваться, но почему-то стыдно, совестно.

Начнутся вечные вопросы: кто ты, парень, где был? Почему не приезжал? Если, конечно, они помнят меня.

Но как же им не помнить?! Отца-то моего они вон как помнят! Вряд ли это приезжие деды. В дремучей старости не переезжают. До сих пор в ушах крики и ухмылки: "Где твое обещанное море? Говорил, речка поднимется и к нам белый пароход придет из Казани!"

Я встал с бревна и, мотнув головой, побрел прочь. Усиленно морщился, как если бы не хотел, чтобы меня признали.

А вот и местный магазинчик с вывеской "Роза". Наверное, по имени хозяйки. Теперь это разрешается. Причем Роза – одно из любимых в наших краях имен. Если уж быть точнее: Роузалия.

– Здравствуйте. У вас есть водка?

– Вам какую?

Тоже хороший вопрос.

– Да любую.

– Самую дешевую, что ли? Не советую, – отвечала, глядя на меня глубокими черными глазами, продавщица в синем халате. Румяная, ногти чистые, покрыты жемчужным лаком, молоденькая. Точно такие же работали в прошлом веке в сельпо. Только у тех ногти были обломаны да бедра покруче.

– Возьмите на березовых почках, меньше будет интоксикации.

Я взял бутылку "Березовой", светлая такая бутылочка.

– Может быть, вам стаканчик?

Боже мой, раньше никогда бы не предложили стакан. Да и не было их в продуктовых магазинах. А этот стаканчик хоть и пластмассовый, и гнется под пальцами, но – стаканчик.

– Закуски не надо? – спросила девушка. Покупателей больше не было, и она охотно говорила со мной. – Есть печенье, сыр, конфеты.

Я твердо ответил:

– Нет. Спасибо. – И потопал с крыльца вниз, по бывшему извозу, к реке. Отец, помню, после водки обычно не закусывал. Если и закусывал, то лишь через несколько минут скорбного глядения в окно…

На берегу я остановился, присматриваясь, где бы сесть, – трава выгрызена до корней, видимо, здесь пасут скот. Прошел к самому яру, сел, не страшась, как в мальчишеские годы, на краю, свесив ноги.

Рядом мелькали, будто огромные пчелы, стрижи, у них гнезда в глиняных маленьких пещерах. Палило солнце, в небе ни облака.

Наверное, мигом опьянею. И пускай!

Налил стакан водки, выцедил сразу, до дна.

И вот сижу и думаю, что же почувствовал тогда отец, на голодный желудок нарочно хватив стакан, а то и два стакана водки? Я сейчас не о том, зачем он это сделал. Я уже понял, зачем он это сделал. А что чувствовал старик физически? Это-то мне сейчас и хотелось испытать…

И вот – зажглось внутри, словно кипятком оплеснуло внутренности, в мозгу загорелось солнце. И не птицы райские запели, а запищали капилляры, зазвенели какие-то молоточки, и в сердце стукнуло, будто острым утюгом двинули…

Я лег на спину, оставив ноги свисать с яра, закрыл глаза, и меня словно на некоем плоту крутануло – забылся.

4

Когда я открыл глаза, уже наступили сумерки. Дул ветер, и сеялся дождь. Кажется, покуда я спал, прошел сильный ливень. Я поднялся на ноги, едва не сверзясь по скользкой траве под черный яр. Отбежал в сторону.

В селе светились разноцветные окна. Надо было выбираться из родных краев. Только вот как? На чем?

Невыносимо болела голова. Одежда липла к телу. Шатаясь, как пьяный

(а я, кажется, все еще был пьян), оступаясь, я побрел по глинистой дороге вверх, на улицу Ворошилова…

И все думал про отца. Что испытывал он, вернувшись домой после нашего совместного посещения этой деревни? Возвратившись в городскую квартирку окончательно опозоренным и больным? Конечно же, и не слыша, он слышал суд людей, он гремел в его ушах…

Отец олицетворял для сельчан власть, поэтому все, что обещала высшая власть, лежало на его совести. Все, в чем она обманула народ. Он же не мог тогда говорить: я не верю словам вождей… ничего этого не будет…

Он молча, как и односельчане, трудился… за четверть века отдал все свое здоровье… колхоз много раз получал переходящее красное знамя… о колхозниках "Великана" писали даже в больших газетах, не только в маленькой районной…

И все равно, все равно… Село жило бедно – это особенно хорошо видно из сегодняшнего дня. Не то чтобы люди нищенствовали, но какие могут быть радости у колхозного люда? Выдаваемое осенью по трудодням зерно… выдаваемая строго на вес мука… налог на масло… Запреты на все: на лишнюю свинью, на вторую корову, на слишком глубокие погреба… Сейчас даже трудно объяснить, что за идиоты в ЦК писали эти запреты. Сами они жировали, пузатые, как вампиры, с губами, как краковская колбаса, возили своих жен и доченек в Париж перчатки покупать…