Рассказы

— Ну, что, сыскал счастье? — спрашивают соседи и с надеждой на мужика смотрят.

— Всю землю исходил — нету счастья, — отвечает мужик. — Нигде нету!

Сел и руки опустил.

Постояли соседи, повздыхали и каждый к своей печке отошел.

Сидит мужик, голову руками обхватил, горюет.

— Шестьдесят годов прожил! Дом не уберег, сынов потерял! Счастья в глаза не видел…

Долго сидел.

Но только подходит к нему жена, сама худущая, как щепка, руки что былинки. Еле-еле топор по земле волочит.

— Вот, — говорит, — топор. Я его в огороде откопала.

— На что мне топор? — удивляется мужик.

— Так лестницу мастерить, — отвечает жена и глаза отводит. — Вдруг не врал поп. Вдруг на небе счастье сыщется. Хоть самый махонький кусочек. Хоть вот такусенький!

— И то верно. Чего без толку сидеть? — говорит мужик.

Голову запрокинул, глаза прищурил и долго сквозь ресницы на небо смотрел. А потом взял топор и вбил две жердины в землю…

Тюк-тюк — стучит топор. Стружка кучерявится. Сосной пахнет. Холодно наверху, ветер свистит, лестницу шатает, и звезды в черноте совсем рядышком, словно дырки от пальцев.

И кажется, что совсем скоро, что вот-вот счастье будет. Через две жердиночки.

Хорошо-о…

— А может, и не в самом счастье — счастье-то, — думает мужик. — Может, оно в этих двух последних жердиночках, что до него остались? А?

И тюк-тюк топором, тюк-тюк. Колотит лестницу.

А лестница-то в небо ведет…

Балалайка

Женился мужик. Худо-бедно прожил с женой двадцать лет. И за эти двадцать лет народилось у него двадцать сыновей, и все, как один, в сентябре. Младший еще титьку сосал, а старший уже вовсю с девками женихался. А когда младший по девкам бегать начал, у старшего уже борода до пояса выросла и своих десять сынов ложками по столу стучали.

Тут батька их помер. Утром заболел, заохал, а к вечеру и помер. Сыны тятьку на двор вытащили и стали наследство делить. По столу кулачищами стучат, усами шевелят, ругаются. А тятька тихонько на дворе в деревянном гробу лежит, ручки на груди сложил, в кулачках свечку держит.

Старший сын говорит:

— Я самый старший, поэтому мне земли самый большой кусок положен!

— А вот врешь, — говорит седьмой сын, — меня тятька больше всех любил, на коленях качал и свистульку вырезал. Моя земля!

— Это как же так? — удивляется третий сын, — у меня детей всех вас больше. Что им, с голоду попухнуть? Отрезайте мне клин на косогоре! А то я хату подожгу!

— За что тебе клин?! Ты три года ногами маялся, на печке вылеживался, а мы в поле хребтину ломали! — отвечают братья. — А если ты хату подпалишь, мы всех твоих детей как котят перетопим! Так и знай.

Шумят братья, глазами сверкают, зубами скрежещут. А мать сидит тихонько в уголке, плачет по умершему. Но плачет молча, в ладошку, чтобы сынам не помешать.

А сыны-то уже не кричат — кулаками дерутся, из голов волосья пучками рвут, валят друг дружку на пол и ногами топчут. И ни один другому своего куска наследства уступать не хочет.

Только младшой возле матери сидит, в разговор старших не встревает, по батьке горюет.

Били-били друг дружку братья — устали. Сели на лавку передохнуть. Кровь да сопли, по лицу размазанные, рукавами да подолами изорванных рубах вытирают, друг на дружку глазами зыркают.

— Ну, тогда так, — говорит старший брат, — тогда по справедливости делить станем.

— Станем, — соглашаются братья.

— Мне поле за оврагом и индюков.

— Мне сарайку i огород.

— А мне соху, бычка и телегу. Дошла очередь до младшего брата.

— Чего ты хочешь, Ванька? — спрашивают его.

— А ничего мне не надо, — отвечает младший брат, — только разве балалайку отцову отдайте.

— Ладно, забирай балалайку, — соглашаются братья, — все одно от нее проку в хозяйстве никакого нет.

Взял младший брат балалайку, у окошка сел, ногу на ногу закинул, голову склонил и стал пальцем по струнам тренькать.

Братья еще маленько пошумели, чугуны-ложки поделили и потащили отца на кладбище. Гроб несут, а сами на небо поглядывают — гадают, будет дождь или нет. Пропадет сено или выстоит? Донесли гроб, закопали по-быстрому, повздыхали да и в поле пошли. А крест да оградку ладить младшенького брата оставили. У него все равно ни хозяйства, ни забот нет — одна балалайка.

Поставил младший брат крест, поставил оградку, пот с лица утер и отправился на реку окуней ловить на ужин. Сидит на бережке, ноги в воду свесил, удилом дергает, окуней на кукан наздевывает. Солнце в спину печет, речка в камушках журчит, на лугу кузнечики трещат, перед глазами мотыльки-стрекозы туда-сюда мельтешат. Травой пахнет, ягодами и рекой. Хорошо.

«А батька ничего этого больше уже не увидит, не услышит», — думает младший сын, и от этого ему чуть-чуть грустно. Но все равно хорошо. Подергает окуней, упадет навзничь на землю, руки в стороны раскинет. Трава лицо щекочет, небо перед глазами синее, веселое, и кажется, что завтра все непременно хорошо будет, а сама жизнь длинной, длинной…